И вот как-то в субботу мы с другом сели в моторку. Озеро гладкое, лодка хорошо идёт. Мы почти всё время молчим, давно всё обговорено.
Конец лета, уже утки свои выводки стали на крыло поднимать. Как услышат шум моторки, всё время из камышей с шорохом стайками взлетают. Вдруг, видим: прямо перед нами один утенок, плохо летающий ещё, сел на воду. А за ним взрослая утка, над ним крыльями машет, почти бьет его, с пути нашей лодки как бы сталкивает. Насилу заставила птенца своего взлететь, в камыши обратно его погнала.
На танцах, глядим, две девчонки из дальней деревни. Их больше года не было видно, выросли, созрели. Сразу их пригласили танцевать.
И вот мы с моей, которую я выбрал, танцуем, а она меня спрашивает:
- Ты с отцом со своим часто видишься?
Меня как током ударило. Она это так сказала обыкновенно, как будто вчера моего отца видела. Но я всё равно ответил так, как всегда всем говорил: отец был лётчик, погиб.
А она почти смеётся:
- Какой там лётчик, он в нашей деревне живет, и все знают, что он – твой отец.
Я не смог больше танцевать, ни с ней, ни с другими. Сел в углу клуба, дождался Мишку, и мы с ним вскоре домой отправились. В моторке не очень и поговоришь, тут ещё и погода испортилась, ветер и дождь, но добрались мы нормально.
Я дома матери говорю: я узнал, что мой отец живет на том конце озера.
Она заплакала, сказала, да, есть отец. Он жениться не захотел, а тебе я не хотела об этом рассказывать.
Я тогда говорю: хочу съездить, поговорить с ним.
Она ответила: конечно, поезжай. А драться с ним не будешь?
Я удивился сильно, я вообще не драчливый, ответил:
Почему драться? Ведь он мой отец.
Одному мне как-то не по себе было ехать: и далеко, и страшно ... сам разговор. Уговорил друга поехать со мной. Купили мы бензину на дорогу в оба конца, мать собрала еды. Конечно, и одежды взяли уже по-основательнее: плащи, сапоги. День туда, день обратно, да сколько-то там. Погода могла много раз перемениться.
Мотор завели рано утром. Озеро имеет кривизну в середине. То есть, если срезать, то можно часов за шесть дойти.
Мы, когда из лодки вышли, растерялись сначала, не были мы там никогда, ни к чему было. Потом перекусили прямо на берегу, лодку на замок поставили, пошли искать. Мать мне фамилию отца сказала. Мишка стал спрашивать, а то у меня как язык отнялся.
Нашли избу отца, уже время было ему с работы возвращаться. Присели мы на бревно, рядом с калиткой. Я дом осмотрел немножко, ничего особенного, больше, конечно, чем у нас с матерью. Из дома нас увидели, вышел парень, лет двенадцати, с пацаном малым совсем. Спросил, чего надо. Мы промычали что-то, типа, отдохнуть присели. Поняли про них, что сыновья его.
И вот я увидел мужика, прямо к калитке направлялся. Хоть ноги у меня и не гнулись, встал, сделал к нему пару шагов. Говорю:
- Вы - мой отец!
Он остановился, всмотрелся в моё лицо, кивнул, протянул руку:
- ЗдорОво, да, похож!
- Я поговорить приехал.
- Так заходите в дом, - он и Мишке кивнул, - время обедать.
- Нет, мы обедали, мы лучше здесь подождём.
- Ну ладно, ждите.
Он вскоре вышел, вытирая рот рукой, видно не хотел рассиживаться, нас задерживать.
- Что сын, хотел сказать?
И так он это выдал, как будто мы вчера расстались, и он знал, что я ничего важного не скажу. Я растерялся. И так у меня не было плана разговора, а тут будто один я в лесу оказался, и не с кем, и не о чем разговаривать. Один лесной шум в ушах. И Мишка отошел, что бы нам не мешать.
Я покрутил головой:
- Как так получилось, что я родился и один вырос, без тебя?
- Да, у нас с твоей матерью было дело. А что я мог? Она не хотела меня видеть, да и далеко до вашей деревни. Потом я женился, свои дети, - он закашлялся, - то есть, и тут дети пошли. Теперь вижу, ты вырос, совсем взрослый стал. Как жизнь у тебя?
А я не знал, что ему ответить. Пожал плечами. Трясло меня всего. Даже зубы стучали. Язык совсем не слушался. Вспомнилось мне, как утка своего утенка с воды перед нашей лодкой в камыши загоняла. Повернулся и пошёл к Мишке. Мы сели в лодку. По дороге я сообразил, почему мать меня предупредила: не драться. К темноте мы были уже дома.
Понял, что не смогу больше жить в деревне, с матерью. Вот еду в Ленинград, буду в ПТУ поступать, или работу искать, ещё не решил.
- А Вас хочу спросить: как мне жить теперь? Я не понимаю.
2014г.
Энергия в шестнадцать лет
«Лудить, паять, кастрюли-вёдра чии-ниии-ть!..»
Крик под окном бродячего мастера-лудильщика в пятидесятые годы.
После восьмого класса передо мной встал выбор: вернуться вместе с одноклассниками в девятый класс опостылевшего школярства, или пойти работать, с продолжением обучения в вечерней школе, уже как «взрослому».
На мое решение в пользу работы повлияли три фактора:
- прореха в тогдашней реформе школьного образования: в дневной школе вводилось одиннадцатилетнее обучение, а в вечерней оставалось десятилетнее (вот ведь глупость, там и так часов учебных занятий было в два раза меньше);
- появившаяся льгота для тех, кто имел два года рабочего стажа: для поступления в ВУЗ им стало достаточно сдать экзамены на тройки;
- потребность семьи в дополнительных деньгах, в том числе, - и моя личная нужда.
Так что, поступив на завод, я выигрывал и год времени, и облегчение в экзаменах, ну и остальное.
Тогда несовершеннолетнему требовалось доказать свою трудоспособность на заседании профсоюзного комитета. Впрочем, для меня это было формальностью, так как знакомая мамы за меня походатайствовала. И с первого августа 1960 года я приступил к работе учеником слесаря-сборщика радиоаппаратуры. Завод носил гордое наименование п/я 529, потом его переименовали в «Энергия».
Паять я умел уже давно. В кружке радиолюбителей я научился собирать и настраивать довольно сложные схемы. Высшим моим достижением в четырнадцать лет стал полноценный радиопередатчик. На мою работу в эфире быстро «клюнула» прослушка КГБ и заявилась к нам домой. Узнав, что я официальный радиолюбитель, и про мамину работу, они мне лишь погрозили пальцем. Правда, хотели забрать мой прекрасный незарегистрированный передатчик для отчёта о проделанной работе. Но родители не хотели оставлять следов в официальных бумагах и утешили сотрудников КГБ обещанием немедленно выбросить передатчик на помойку.
Через два месяца ученичества, мне уже поручили очень ответственную работу. В сборочном цехе для пайки транзисторов использовали низковольтные паяльники. Для них на каждом рабочем месте была и соответствующая проводка. Причем розетки этой проводки, в расчете на квалифицированный персонал, имели то же тип, что и проводка 220 вольт для другой аппаратуры. Беда в том, что девчонки-монтажницы больше думали о своих парнях, чем о соответствии напряжения паяльников и проводки, и часто совали вилки своих паяльников в 220 вольт.
В итоге, ежедневно несколько паяльников вспыхивало пахучим дымком – мне на радость, ибо за простейшую перемотку паяльника мне платили целых шесть рублей (яблоко по дороге с работы зимой стоило полтора рубля). Три паяльника в день – это и была норма моего четырехчасового рабочего дня.