— Как это — зеленые волосы? — поинтересовался Андрей удивленно. — Не бред?
— Думаю — нет, — заверил Катрич. — Это панки. Или пеньки, как у нас их зовут. К одному — к Сопле мы сейчас и двинем. Он где-то здесь на пляже кантуется. С утра до вечера. Вот так, старлей.
— Слушай, капитан, — сказал Андрей раздраженно, — кончай ты с этим «старлеем». У меня есть имя. Или я тебя начну называть «кэпом».
Катрич засмеялся:
— Кэп — слово морское. А я — казак. Так что зови есаулом...
Он повернулся и двинулся по широкой аллее, обсаженной кустами, к городской лодочной станции.
Солнце высоко поднялось над рекой и зверски палило землю. По прибитому вчерашним ливнем песку они прошли к пристани. На ветхом, давно не знавшем ремонта помосте — у города на пустяки нет денег, — свесив ноги, обутые в старые валенки, сидел усатый сторож.
— Салют, Васильич! — поприветствовал его Катрич и вскинул вверх сжатую в кулак руку.
— Наше вам! — Сторож приподнял морскую фуражку с золотым «крабом», и его лысина тускло блеснула. — Швартуйтесь, мужики. Посидим.
— Некогда, Васильич. Ты тут, случаем, пеньков не заметил?
— Вроде чалились где-то. — Старик махнул рукой вдаль. — Утром туда Сопля на буксире поволок Жабу харить...
— Мне Сопля и нужен, — сообщил Катрич.
— Тады там они, — махнул рукой лодочник в сторону ивняка, росшего вдалеке.
Они пошли по пустому пляжу, неухоженному и заплеванному. Обрывки газет, окурки сигарет, полиэтиленовые пакеты — все это валялось вокруг так густо, что местность походила на площадку, отведенную для вывоза городского мусора. Андрей пнул несколько пустых пивных банок, брошенных какими-то хануриками прямо там, где их распили. Банки, гремя, отскакивали и тут же застревали в песке.
За кустами тальника на старенькой дерюжке, брошенной на песок, распластались два тела. Тощий парень с ребрами, выпиравшими как прутья из плохо сплетенной корзины, лежал на животе, подставив солнцу голые половинки задницы, сплошь покрытые красными прыщами. Его подруга — рыхлая, белотелая, словно обсыпанная мукой, лежала на спине, закрыв глаза и бесстыдно разведя в стороны ноги. Ее объемистое обнаженное вымя жидко расползлось в стороны, напоминая медуз, выброшенных волной на берег.
Андрей остановился, не зная, как себя вести, потом смущенно отступил за куст. Катрич спокойно нагнулся, поднял нечто напоминавшее с виду рубаху.
— Прикройся, — сказал он и бросил тряпку на живот женщине. Та даже не шевельнулась. Больше не обращая на нее внимания, Катрич носком ботинка ткнул голого парня в пятку. Тот лениво повернулся на спину и глянул на подошедших из-под ладони, козырьком приставленной к глазам. Уныло протянул:
— А-а, родная милиция...
Тем не менее он даже не встал и остался лежать на спине, заложив руки за голову и выложив на обозрение тощие мужские принадлежности. Теперь Андрей увидел, что волосы у парня и в самом деле зеленые, словно подсохшие водоросли. Что пошло на их покраску — чернила или тушь, понять было трудно.
— Встань и оденься, — предложил Катрич строго и угрожающе приподнял ногу. — А то я тебе ненароком бампер сомну.
Сопля сел и примирительно прогнусавил:
— А я че? Я только констатировал: родная милиция...
— Не унижайся перед ним, — вдруг среагировала на его реплику девица и демонстративно перевернулась на живот. Андрей смущенно поднял глаза к небу, где невидимый самолет пенистой линией перечеркнул голубизну от горизонта до горизонта.
— Заткнись, Жаба, — лениво протянул Сопля, — пока я тебе не врезал.
— Ладно, кончайте свариться, — сказал Катрич. — Ты мне лучше расскажи, что знаешь об убийстве полковника?
— О том, что в газетах писали? — спросил Сопля.