На матовом стекле входной двери красовалась вытравленная кислотой надпись: «Бар для избранных Коэна». Для такого захолустья название было чересчур пышное, но я все же толкнул дверь и вошел.
Я очутился в длинной узкой комнате, дальний конец которой был погружен в полутьму. Слева был небольшой, топившийся углем камин, стояло несколько столов и стульев и больше ничего, если не считать покрытой мрамором стойки с зеркалом позади, что было криком моды в те времена, когда парусные клипперы заходили в Белфаст. А теперь это все растрескалось во многих местах, позолота на листьях, украшавших раму, кое-где отлетела и обнажила дешевый гипс. Под стать этому всему был мужчина, который, оперевшись на пивные краны, читал газету.
Он выглядел явно старше, чем был. Очевидно, из-за пристрастия к выпивке. Из рубашки без воротника торчала грязная шея. Он нервно потер щетину на небритом подбородке, когда увидел, что я приближаюсь к нему.
Когда я подошел поближе, он изобразил на лице улыбку:
— Добрый вам вечер, сэр! Что будете пить?
— Пожалуй, «Джеймсон», — сказал я. — Большой. Будет в самый раз для сегодняшней ночи.
Он замолчал, не отрывая от меня глаз и приоткрыв рот. Улыбка исчезла с его лица.
— Англичанин? — шепотом спросил он.
— Точно. Один из этих фашистских зверюг из-за пролива, хотя, как я полагаю, все зависит от того, на чьей вы стороне.
Я сунул в рот сигарету, а он достал коробку спичек, чтобы дать мне огня. Но его руки так тряслись, что мне пришлось взять его за запястье, чтобы прикурить.
— По правде говоря, тихо у вас тут. Хоть кто-то есть?
И тут позади я почувствовал движение. Мягкие шаги, словно ветер прошелся по траве в лесу. Кто-то спокойно произнес:
— Кто, кроме дураков, будет вылезать наружу ночью в такие времена, когда он может сидеть дома в безопасности? А, майор?
Он возник из полутьмы, что царила в конце комнаты; руки глубоко засунуты в карманы темно-синего двубортного пальто с поднятым воротником, из тяжелого мелтонского сукна, какие обычно носят деловые люди.
Он был ростом в пять футов и два, от силы три дюйма; его можно было бы принять за мальчика, если бы не бледная, какая-то сатанинская физиономия под острым козырьком твидового кепи и темные глаза, словно постоянно устремленные в вечность. Редко доводилось видеть таких — словно измученный, отлетевший дух не от мира сего.
— А вы проделали длинный путь из Керри, — сказал я ему.
— Откуда вы знаете?
— Я имею в виду ваш акцент, разве не так там говорят? Моя мать, храни ее Бог, была из Страдбелла.
Что-то изменилось в его взоре. Мне показалось, он удивился, хотя я понимал, что такой человек не так уж часто будет обнажать чувства по какому бы то ни было поводу. Но он не успел ничего ответить, как из тьмы прозвучал тихий голос:
— Давай-ка сюда майора, Бинни.
Там был ряд деревянных кабин с дверьми из матового стекла, чтобы создать интимную обстановку для посетителей, еще один реликт викторианских времен. В крайней кабине за столом сидела молодая женщина. На ней были теплая мешковатая полушинель и шарф, окутывающий голову. Из-за этой одежды больше ничего нельзя было рассмотреть.
Бинни, стоя сзади, неумело обшарил меня сверху донизу в поисках припрятанного оружия; делал он это так неловко, что я мог бы трижды прикончить его, если бы захотел.
— Доволен? — спросил я.
Он отступил назад, и я повернулся к девушке:
— Саймон Воген.
— Я прекрасно знаю, кто вы такой.
— Значит, у вас есть преимущество передо мной.
— Нора Мэрфи.
Судя по говору, она была скорее американкой, чем ирландкой. Действительно, вечер сюрпризов. Я сказал:
— И вы собираетесь пойти на катере из Обана?
— И вернуться обратно.
На этом можно было считать, что формальности успешно выполнены; я выдвинул стул из-за стола и уселся.