– Вы москвич? – спросила она, стараясь отвлечься от неприятного ощущения. – Вы жили в этом районе?
– Да, коренной москвич, жил неподалеку, на Пречистенке. – Штромм почему-то хохотнул. – Но это было очень давно. Теперь я гражданин Евросоюза. Живу то в Польше, то в Германии. Собственно, везде живу.
И снова Александру задел его металлический, неискренний смех. «Он что-то скрывает! – думала женщина, следя за тем, как вернувшийся из кафе официант ловко сервирует перед ними завтрак, деликатно, чуть слышно постукивая посудой. – И кажется… нервничает больше, чем я!»
– Да что же мы смотрим на это великолепие, давайте есть! – воскликнул Штромм и взял вилку и нож. – Где я только ни бывал, где ни ел, а все-таки в Москве мне кажется вкуснее всего. Знаете, где родился, там и сгодился.
После этих слов он замолчал и казался целиком поглощенным едой. Александра ела медленно, без особой охоты, хотя была голодна. Дома еды не было, старенький холодильник давно сломался, она питалась всухомятку и от случая к случаю, на ходу. Перспектива вскоре потерять мастерскую, которая была для нее и домом, ввергла художницу в апатию. Она ощущала себя улиткой, лишенной раковины.
– Да! – внезапно громко воскликнул Штромм, и Александра вздрогнула, уронив вилку. – Что касается нашего дела. Я ведь вам ничего не сказал. Дело щекотливое, признаюсь. Пожалуй, даже дело чести.
Александра молча смотрела на него, ожидая продолжения. Штромм размазал вилкой джем по краю тарелки и резко отодвинул ее, словно решившись на что-то.
– Итак, на днях состоится маленький аукцион, – продолжал он. – Янтарь, копалы, люцит, бакелит. Распродается коллекция моего покойного друга. Продает его дочь. У нее сейчас стесненные обстоятельства. Да, собственно… – Штромм сделал паузу. – У Ольги всегда такие обстоятельства. Она не умеет обращаться с деньгами. Это взрослый ребенок.
– Что же требуется от меня? – осведомилась Александра.
– В данный момент – терпение, – шутливым тоном заметил мужчина. – Я пытаюсь донести до вас суть проблемы.
Александра, почувствовав неловкость, замолчала. Перед ней сидел клиент, на данный момент – единственный на горизонте. Экономический кризис не пощадил среду коллекционеров. Продавалась или самая ходовая дешевка, на которой нельзя было заработать, или редкости, которые в самом деле были уникальны, цена на них никогда не падала. Средний слой товара почти не двигался, а именно он кормил перекупщиков вроде Александры. Желающие отреставрировать картину тоже встречались не часто. Эдгар Штромм, кем бы он ни был, казался настоящим подарком судьбы.
– Вам доводилось иметь дело с коллекционерами янтаря и старых пластиков? – спросил Штромм, убедившись, что его внимательно слушают. – Вы говорили, что не знакомы с этой средой.
Александра отрицательно покачала головой.
– Это совершенно особенные люди, – Штромм улыбался, но его маленькие голубые глаза были холодны. – Они живут в замкнутом мире. В своей Янтарной комнате, если можно так выразиться. И выхода из нее нет. Кого однажды зачаровал янтарь, тот навсегда останется его рабом. Таким был и мой друг, чья коллекция выставлена на продажу. Наверняка вы не слышали его имени. Игорь Исхаков был настоящим фанатом янтаря.
Александра вновь покачала головой. Это имя она слышала впервые.
– Он собирал не только янтарь, он собирал также копал – это недозревший, молодой янтарь, а также старинные пластики, давно снятые с производства. Люцит, бакелит… У него в коллекции был уникальный резной целлулоид, он приобрел его в Париже, целый сундук разом. Продавала полусумасшедшая старушка, бывшая модель Коко Шанель. Да, конечно, во всех случаях, кроме янтаря, я говорю об изделиях, а не о кусках материала. Янтарь в его коллекции был и кусковой, необработанный. Но…
Штромм сделал паузу, словно готовясь к решительному шагу.
– Речь в нашем случае пойдет не о янтаре. Что вы знаете о таком материале, как бакелит?
Александра пожала плечами:
– Ничего, абсолютно. Это синтетика?
Штромм, усмехнувшись, потянулся к своему пиджаку, висевшему на спинке соседнего стула, порылся в карманах и бросил на стол перед Александрой два маленьких полупрозрачных кубика темно-медового цвета. На каждой грани кубиков виднелись белые точки, нанесенные краской, – от одной точки до шести.
– Игральные кости? – подняла брови Александра.
– Совершенно верно, это я вам показываю для примера. Игральные кости для настольных игр производства ГДР делались из бакелита. В наши дни бакелитовые аксессуары – чистый винтаж, все захватили банальные пластики. Такие кубики сейчас стоят на рынке около трехсот евро за штуку. В Германии на них настоящий бум уже несколько лет.
– Я понятия об этом не имела… – протянула женщина. – А кубики эти помню очень хорошо, если их намочить водой, они становятся очень красивыми, похожими на янтарь…
– Да-да, – рассмеялся Штромм. – А вообще, бакелит – это попросту термореактивная фенолформальдегидная смола. Звучит очень скучно, правда? Янтарь куда романтичнее, сколько с ним связано красивых легенд, сказок, суеверий…
Художница выжидательно помешивала ложечкой пену в остывшем кофе.
– Но представьте, этот скучный материал подделывают! – воскликнул Штромм, словно изумляясь собственным словам. – Существует такая штука, как фейкелит, поддельный бакелит. И на него тоже находятся охотники. Бусины из фейкелита, например, проходят все тесты на бакелит, но издают иной звук при соударении друг о друга. Но чтобы определить подделку, нужно быть специалистом.
– Каковым я не являюсь, – не выдержала Александра. Она терялась все больше. – Чем же я могу быть полезна?
– О, вы можете быть полезны и мне, и дочери Исхакова, – спокойно заверил ее собеседник. – Я же говорю, для меня это дело чести – помочь дочери покойного друга. Сама Ольга не в состоянии постоять за себя. Она не понимает, не видит, когда ее обирают. А на этот аукцион сбегутся самые зубастые хищники. Видите ли… Когда речь идет не о золоте, серебре, не о живописцах с громкими именами, когда критерий оценки размыт, очень легко сбить с толку человека, который в себе не уверен. И сбить цену вещам, которые он продает. На Ольгу легко нажать. Она сразу сдается. После смерти отца я пятнадцать лет опекал ее, помогал и советом, и деньгами… Но заменить ей отца не мог, сами понимаете, тем более что вскоре после гибели Игоря уехал из Москвы за границу. А мать существовала в ее жизни только номинально. У нее была другая семья. Практически с двенадцати лет Ольга росла одна, сама по себе, с няньками и гувернантками. Теперь ей двадцать семь…
Штромм глубоко вздохнул, сгреб со стола бакелитовые кубики, вновь бросил их, оценил результат, слегка сдвинув брови. Александра так же машинально произвела подсчет. «Шесть и два – восемь. А он интересный тип, этот Штромм с его кубиками!» Как правило, ее примиряли с малоприятными людьми странности, подмеченные в них.
– А все равно как двенадцать! – заключил Штромм. – Так вот, я хочу познакомить вас, ваша задача – поддержать ее на аукционе, не дать ее ограбить. Там обязательно будут сбивать цены. Не поднимать, а сбивать под всякими смехотворными предлогами. Ваша функция – руководить Ольгой. Вы должны быть ее представителем и немедленно снимать с торгов вещи, на которые будут снижать цены. Мы продадим их в другом месте, за настоящие деньги. Собственно, я с самого начала был против аукциона, но мне не удалось ее переубедить. Она вбила себе в голову, что сможет выручить хорошую сумму.
– Но почему вы думаете, что она будет слушаться меня? – воскликнула Александра. Такое предложение она получала впервые. Ей предлагали деньги за то, чтобы она снимала лоты с аукциона, а не приобретала их!
– Потому что я ей скажу, – просто ответил Штромм. – И она с радостью согласится, Ольга любит, чтобы ею руководили. Она боится принимать решения сама.
– Но почему вы сами не можете все это сделать?
– Меня не будет в Москве. Я уезжаю сегодня поздно вечером, срочные дела, их нельзя отменить. Аукцион послезавтра.