Аннотация: В сборник вошли маленькие рассказы и зарисовки, которые не были опукбликованы при жизни Франца Кафки.
Франц Кафка
Стоило мне маленькими шагами выйти из дому, как на меня навалился большой купол неба с луной и звёздами и Рингплац с ратушей, колонной Марии и церковью.
Я спокойно вышел из тени в лунный свет и расстегнул сюртук погреться; затем я остановил ночной свист, подставив под него ладони, и начал рассуждать:
"Что это с вами, что вы делаете вид, словно бы вы есть на самом деле. Хотите убедить меня в том, что это я – ненастоящий, смехотворно стою тут, на зелёном замощении? Но, небо, сколько же прошло времени с тех пор, когда ты было настоящим, а ты, Рингплац, ты и вовсе никогда настоящим не был.
Признаю, я всё ещё в проигрыше, но лишь тогда, когда оставляю вас в покое.
Слава богу, луна, ты уже не луна, но, возможно, и с моей стороны это тоже упущение – звать тебя, луной названную, луной. И почему ты не сохраняешь высокомерия, когда я зову тебя "забытым бумажным абажуром странного цвета". И почему ты почти отступаешь, когда я зову тебя "колонной Марии", и я не узнаю былой угрозы в твоей позитуре, колонна Марии, когда я зову тебя "луна, бросающая жёлтый свет".
В самом деле, такое впечатление, что вам не по себе, когда о вас думают; у вас убывает и смелость, и здоровье.
Господи, как благотворно должно быть мыслителю поучиться у пьяного!
Почему вдруг всё стихло. Кажется, ветер прекратился. И домишки, подчас кружащие по площади на колёсиках, утоптались на месте – тихо – тихо – не видно и щёлки, обычно отделяющей их от земли."
И я сорвался с места. Я без помех трижды обежал площадь, и поскольку ни одного пьяного не нашёл, то побежал, не сбавляя скорости и не чувствуя усталости, в Карлов переулок. Моя уменьшенная тень подчас бежала рядом со мной по стене, как по проходу между кладкой и улицей.
Когда я миновал пожарную станцию, то услышал шум со стороны Малого круга, а когда свернул туда, то обнаружил пьяного, который стоял у решёток колодца, с руками, разведёнными в стороны, и топотал ногами в деревянных башмаках.
Сперва я остановился, чтобы унять дыхание, потом подошёл к нему, снял с головы цилиндр и представился:
"Добрый вечер, ласковый господин, мне двадцать три года, но у меня по-прежнему нет имени. А вы, как и ваше удивительное, ваше музыкальное имя, происходите, должно быть, из большого города Парижа. Совершенно ненатуральный запах ускользающего парижского двора окружает вас.
Должно быть, вы видали этими подкрашенными глазами тех великосветских дам, что уже стоят на высокой и просторной террасе, иронично крутясь в узкой талии, в то время как концы их крашеных, сползающих по ступеням подолов всё ешё лежат на песке в саду. – Не правда ли, по длинным, повсюду расставленным шестам взбираются слуги в серых, смело покроенных фраках и белых брюках, обнимая ногами шесты, но зачастую склоняя торсы назад и в сторону, потому что должны подтягивать верёвки, поднимая с земли и растягивая огромные серые полотнища, когда великосветская дама желает туманного утра." Он рыгнул, и потому я спросил почти испуганно: "В самом деле, не правда ли, вы, господин, из нашего Парижа, из стремительного Парижа, ах, из этого мечтательного сезона ледяного града?" Он снова рыгнул, и я пробормотал смущённо: "Я знаю, для меня это большая честь."
И я проворными пальцами застегнул свой сюртук, и заговорил увлечённо и скромно:
"Я знаю, вы считаете меня недостойным ответа, однако, моя жизнь наполнилась бы рыданиями, не обратись я сегодня к вам.
Я умоляю вас, драгоценный господин, правда ли это, то, что мне рассказывали.