Неожиданно Найла осенило, что оса, чего доброго, возвратится. Он порывисто вскочил. От резкого движения вниз стру"й посыпался песок, прямо пауку на голову.
Угасшие глаза насекомого внезапно ожили, и Найл с запоздалым ужасом понял, что тварь, оказывается, еще не мертва, и похолодел от ужаса. Ему сразу же стало стыдно за свой страх, и он поднял лежавший поблизости камень и швырнул его вниз, своротив чудищу один из клыков. Глаза у того опять на мгновение ожили. Найл поспешил наружу. Идя обратно к пещере, он испытывал странное, неизъяснимое чувство неприязни, смешанной с жалостью, Семья вернулась домой примерно за час до сумерек. Судя по радостным, возбужденным голосам, слышным уже издали, охота оказалась удачной. Сплетенные из травы корзины были набиты до отказа крылаткамипустынницами, похожими на неочищенные кукурузные початки. При входе в пещеру развели небольшой костер, крылаток, отрывая им ноги, головы и крылья, кидали в огонь, затем наполовину прожаренное кушанье вынимали, заворачивали в пучки ароматной травы и клали обратно. Готовое блюдо получалось необычайно вкусным, а аромат травы и дыма еще улучшал его. Когда, насытившись, все расселись вокруг догорающего костра, осоловело поглядывая на тлеющие уголья, Джомар, ласково потрепав Найла по свалявшимся волосам, спросил:
– Ну, как прошел денек? И мальчик, наконец дождавшийся своего часа, рассказал о том, что видел. Никогда еще его не слушали так внимательно. Никто в этом не сознавался, но тарантул-затворник нагонял на всю семью не меньший страх, чем на Найла. Даже Джомар, который прожил долгую жизнь и ко многому уже относился гораздо спокойнее, чем молодые, постоянно ощущал опасность, исходившую от этих тварей.
Так что рассказ Найла вызвал у всех бурную радость, и ему пришлось повторить его несколько раз, настолько всем хотелось посмаковать подробности. А отец даже не пожурил сына за то, что тот не сдержал слова и далеко ушел от пещеры.
Уже засыпая, Найл, когда дед укрывал его шкурой гусеницы, спросил:
– А зачем оса отложила яйцо тарантулу на брюхо?
– Чтоб личинке было чем питаться.
– А паук к тому времени разве не протухнет?
– Нет, конечно. Он ведь не мертвый. Глаза у Найла широко распахнулись. Он ведь, когда обо всем рассказывал, ни словом не обмолвился, что тарантул не умер: боялся, чего доброго, накажут за то, что болтает чепуху.
– А ты откуда знаешь, что он не мертвый?
– Осы не убивают пауков. Им ведь нужно выкормить потомство. А теперь давай, спи.
Но сон пропал. И еще долго, лежа в темноте, Найл думал о событиях прошедшего дня, и ему снова стало жаль тарантула. Назавтра ранним утром семья отправилась поглядеть на затворника. Удивительно: заслонка входа была задвинута. Джомар осторожно поддел ее кончиком копья. Заглянув деду через плечо (мать держала Найла на руках), мальчик вздрогнул: паука на месте не оказалось. Лишь позже он сообразил, что оса возвращалась, чтобы передвинуть мохнатого истукана, а затем закрыла заслонку. Для существа длиной в каких-нибудь полруки труд поистине титанический. Женщины не могли скрыть неприязни. Ингельд даже сказала, что ее сейчас стошнит. А Вайг, задумавшись, не проронил ни слова. Вайг всегда увлекался насекомыми. Как-то в детстве он, улучив момент, когда мать спала, улизнул из норы.
Отыскала она его за четверть мили – ребенок пристально разглядывал гнездо скарабеев. В другой раз, когда мужчины, возвратясь с охоты, принесли с собой несколько живых цикад, Вайг со слезами на глазах умолял оставить ему хотя бы одну (пора, между прочим, была голодная), чтобы он мог ее приручить. Мольбам тогда не вняли и добычу зажарили на ужин. Поэтому через пару дней, заметив поутру, что брат исчез, Найл ничуть не удивился.