С третьей попытки Гордей дозвонился по единственному в деревне телефону-автомату на работу и предупредил начальника, что не выйдет в понедельник – обязан остаться в Красилове как важный свидетель. Закончив разговор, он с минуту стоял, упершись лбом в столб, а потом зашёл в новый ларёк и купил бутылку водки.
Пить у Букашкиных показалось Гордею кощунством: они и так вряд ли были в восторге от его общества (ещё и невольно затянувшегося), а тут ещё и с бутылкой… Не дойдя до калитки, Гордей сел на лавку и опёрся спиной о штакетный забор.
– Из горла пить собрался?
Гордей чуть не подпрыгнул. Из соседней калитки вышла баба Тоня и стояла, скрестив полные руки на груди. Зыбкий летний сумрак скрывал её лицо, темнели только пятна глаз и рта.
– Ну… да, – промямлил Гордей, покачав в руках бутылку. Не прятать же, в самом деле.
– Так заходи, мой Коля тоже налил. Хоть закусишь по-человечески.
Тонин голос звучал буднично, чуть устало, но в нём не было ни страха, ни паники, ни жалости – эти интонации доносились по всему Красилову целый день, и Гордея уже тошнило от них. Более того – она не шипела и не желала ему всяческих бед, как в первую встречу. Кинув взгляд на зашторенные, светящиеся тёпло-персиковым окна комнаты Анны Петровны с мужем, он пожал плечами и встал с лавки.
– Да почему бы и нет.
У тёти Тони Гордей бывал всего раз или два – заходил по ерунде, когда на летние каникулы к ней приезжала дочка, подруга Нины. Вроде бы ничего с тех пор не изменилось: по крайней мере, шторка из соломенных спиралек вместо двери на кухню была совершенно точно той же самой, что десять лет назад. Как и гобелен с Шишкинскими медведями.
– Здрасьте.
За столом сидел старый муж тёти Тони – дядя Коля, щуплый седой мужчина с пигментными пятнами на морщинистой голове. Перед ним стояла початая бутылка водки, открытая банка кильки и домашние солёные патиссоны. Дядя Коля молчаливым кивком благословил Гордея на компанию.
– А… вы? – спросил Гордей, оборачиваясь на хозяйку.
Тоня застыла при входе. Она выглядела неуместно довольной, словно исполнилось что-то, о чём она давно мечтала.
– Нет-нет, я не пью, – проворковала она и удалилась, бормоча что-то про варящуюся картошку.
Гордей поставил свою бутылку в компанию уже начатой.
– Закуски нет с собой, простите. Можно же так?
– Не вопрос. – Дядя Коля твёрдой рукой налил Гордею в гранёный стакан, который не вставая достал с серванта и обтёр об собственную рубашку. – Всё есть. Сейчас картошечки Тонька принесёт.
– Ага… картошечки…
В голове у Гордея звенела блаженная пустота. Стараясь удержать это состояние – наконец-то впервые за день страшные картины и воспоминания отступили – он залпом выпил водку и задрал голову, нюхая корку кусочка бородинского хлеба. Взгляд упал на толстый металлический крюк, торчащий под потолком из деревянной балки.
– Что это там у вас?
Коля неуклюже повернулся и мотнул головой.
– Да так, раньше свиней подвешивали, когда хозяйство большое было, – и поспешил перевести тему: – Ну ты что скажешь? Кто девку Лещицынскую убил?
Гордей кашлянул и скорее сунул в рот патиссон, уложив на хлебный кусочек.
– Следствие начнётся, разберутся.
– Не-ет, – покачал головой дядя Коля. – До сыщиков мне дела нет. Ты-то сам как думаешь? В прошлый раз так и не дало ничего твоё хвалёное следствие.
Под тиканье часов на Гордея снова нахлынула лавина. Белый снег, бордовые брызги крови. Внизу – речка, замёрзшая с краёв и тёмно-серая по центру. Нина с широко раскрытыми глазами, изодранная одежда, а тело, которое видно в разрывах ткани – такое же истерзанное, залитое кровью.
– Собаки, – прохрипел Гордей. – Пусть будут собаки.
– Голо-одные, – странно смакуя слово, протянул дядя Коля. – А не волки, нет?
– Волков в Красилове не водится, – не совсем уверенно ответил Гордей.
– Простых не водится. – Дядя Коля подлил водки в оба стакана и гостеприимно пододвинул к Гордею банку с килькой. – А что насчёт… непростых зверей?
– Что вы имеете в виду?..
Дядя Коля навалился локтями на стол, приближаясь к Гордею и, обдав алкогольным запахом, заговорщически шепнул:
– Волкудлаки.
В кухню спешно вошла тётя Тоня, держа перед собой дымящуюся кастрюлю. Ловко подсунув полотенце под дно, она водрузила кастрюлю на стол и сняла крышку. Пар от картошки закрыл от Гордея лицо дяди Коли, и последнее слово старика будто тоже растворилось в горячем паре с аппетитным запахом.
– В-вол… – Гордей поперхнулся.
Тоня сурово взглянула на мужа и едва заметно прижала к губам палец – молчи, мол, старый. Коля хитро сощурился и наколол вилкой картофелину.
– Люди-волки, они самые. Слыхал?
– Н-нет… Да разве бывает такое?
– Быва-ает, ещё как бывает. На свете чего только ни бывает. Это у вас там, в городе, все учёные да заумные стали, того не бывает, этого тоже не бывает. А у нас тут как было всё при дедах и бабках, так оно и осталось.
Гордей подумал, что на странный разговор дядю Колю натолкнула водка, а никак не несчастье, случившееся со Светой. Ему стало горько и зло: девчонку растерзал ни за что ни про что какой-то изверг, а этот плешивый старик распивает бутылку и городит какую-то ересь!
– И что, в Красилове эти ваши волкудлаки водятся? Они Свету убили?
Гордей под столом сжал руки в кулаки, чтобы дядя Коля не видел его злость.
– Не они. Он. Волкудлак не любит общества, если заводится, то один. По ночам разбойничает, а днём он человек. Ходит среди нас всех, так и не догадаешься, что непростой.
– Вам бы всё байки травить, – в сердцах процедил Гордей. – А Свету не вернуть. И ни один следователь не станет ваших волкудлаков ловить – преступник на воле ходит, а вы… волкудлак.
Гордей встал из-за стола и вышел, не прощаясь. Соломенная шторка погладила по плечам и голове, будто просила заглянуть ещё разок.
***
Букашкины не спали, да и вся деревня, казалось, продолжала гудеть и не собиралась останавливаться даже с наступлением следующего дня. Гордей попытался проникнуть в дом незамеченным, но ему не удалось: Анна Петровна с мужем пили чай на веранде. По радио передавали какой-то из балетов Чайковского.
– Где ты был? – спросила Анна Петровна, разворачивая бело-красный фантик «раковых шеек».
При виде конфет у Гордея по спине пробежал холодок: точно такие же он клал на могилу Нины. Или у него был «золотой ключик»?.. Память любезно стёрла постыдный момент, но цветастые бумажки всё равно будоражили какие-то неприятные эмоции.
– У тёти Тони.
Анна Петровна с мужем переглянулись.
– Ты же с ними не особо общался, только с Сашкой…
– Какой Сашкой? – спросил Гордей и потянулся за маковой сушкой.
– Так девочка у них была, вы же… с Ни… ну, дружили… – прошамкал Валерий и поспешил скрыть смущение за шумным глотком из кружки.
Музыка в приёмнике кружилась причудливым вальсом, и на какое-то время Гордей задумался, вслушиваясь в тихие звуки.
Сашка… и правда, была ведь такая девчонка. Чёрненькая, с модной стрижкой-каре. Ходила за ними по пятам, потом, когда поняла, что Гордей с Ниной встречаются, стала меньше попадаться на глаза. Не сказать, чтобы они дружили, но общались неплохо. Как Гордей мог забыть о ней?
– Точно, Сашка же была! Тоже в город перебралась?
Валерий хрюкнул в чашку, а Анна Петровна поджала губы.
– Нет, не перебралась.
– В Красилове осталась? Не видел её.
– И не увидишь. Умерла она.
Гордей почувствовал, как громко кровь застучала в ушах. Третья погибшая Красиловская девушка – как-то слишком много для небольшой деревни и для одного него.
– Как умерла? – только и смог выдохнуть он.
– Повесилась. Прямо в их доме, на крюку для свиней.
– Ну хоть волкудлаки не виноваты, – брякнул Гордей и, чувствуя, как тяжелеет голова от выпитого и всех новостей, пошатываясь, двинулся в комнату.
5.
Тьма обступала со всех сторон, окутывала бурым покрывалом. Гордей задыхался: в горло лезла болотная жижа, вонючая и вязкая, от которой не получалось отплеваться, сколько он ни кашлял. Руки барахтались над поверхностью, цеплялись за редкие кочки с жухлой травой, но тут же соскальзывали, под ногти забивалась грязь и острые былинки, а пальцы ног покусывало что-то, невидимое под водой.
Гордей вскрикнул и открыл глаза. Сквозь тонкие шторы пробивался нежный утренний свет. Всё тело стало липким и холодным от пота. Поднеся к глазам подрагивающие руки, он увидел жирные полоски грязи под ногтями. От пальцев пахло в точности так же, как и во сне: подгнивающим и затхлым. Гордей брезгливо обтёр руки о майку и тут же снял её и швырнул на пол. В горле стоял склизкий комок, словно тоже перекочевавший из кошмара.