Там, где танцевали мертвецы - Александр Эдуардович Гуйтер

Александр ГуйтерТам, где танцевали мертвецы

Даже через сто лет старики и старухи, из тех, кто ещё окончательно не выжил из ума и не отправился в Долину забвения, будут вспоминать выступления танцующих мертвецов, которые каждую осень устраивал доктор Картифарнакис.

Тут надо сказать несколько слов о самом докторе Картифарнакисе: никто, даже самые древние жители деревни, которые и в Долину забвения не отправлялись только потому, что каждый год ждали выступления танцующих мертвецов, не помнил доктора иначе, как старика с торчащими в разные стороны белыми волосами. Лицо доктора Картифарнакиса покрывали столь глубокие морщины, что оно больше напоминало сушёный гриб, и его даже можно было принять за маску, если бы не глаза: фиолетовый правый и жёлтый левый, они горели каким-то внутренним светом. Правда, если левый глаз сиял теплом и жизнью, правый излучал холод и смерть.

Когда доктора спрашивали, почему его глаза такие разные, он неизменно посмеивался урчащим смехом, внимательно смотрел на того, кто задал вопрос и отвечал:

– А как бы иначе я устраивал свои представления?

И тот, кто спрашивал, хлопал себя рукой, лапой или какой другой конечностью по лбу: действительно, как он об этом сам не догадался! В глазах доктора Картифарнакиса наверняка скрыта великая сила, благодаря которой он и может устраивать то, что устраивает.

Ходили слухи, что давным-давно, когда в Обители пустоты ещё жили монахи, доктор Картифарнакис был учеником одного из них. Учитель, чьего имени никто не знал, изобрёл способ сохранять мёртвые тела, заполняя все сосуды волшебным раствором, приготовляемым из тёмной воды, пепла, собственной крови и ещё чего-то, но он так и не смог заставить мертвецов двигаться.

Совсем как живые, они долгие годы лежали на одном месте, покрываясь пылью и зарастая чёрной плесенью, но не могли пошевелить даже пальцем и лишь грустно смотрели в серое небо.

Когда монахи узнали, какие опыты проводят Учитель и доктор Картифарнакис, то обвинили их в ереси, побили палками и выгнали из Обители. Учитель не стал ругаться, спорить, доказывать что-то и требовать справедливого суда – перед тем, как уйти, он просто вылил в колодец своего зелья и все монахи на следующий день превратились в живых истуканов.

Говорят, что они так и сидят, покрытые пылью и паутиной, и грустно глядят перед собой, не в силах что-либо изменить. Никто, конечно, этого не проверял – Обитель пустоты всегда была запретным местом для всех, никто там не живёт, но ведь слухи на пустом месте не рождаются. Можно было, конечно, спросить самого доктора Картифарнакиса, но на это за всё время так никто и не решился.

Куда потом делся Учитель, было неизвестно, но все знающие сходились в одном: это произошло вскоре после того, как доктор Картифарнакис изобрёл способ заставить мертвецов двигаться. Высказывались, правда, предположения, что Учитель мог просто-напросто устать и уйти в Долину забвения или что он не стерпел того, что доктор Картифарнакис додумался до того, до чего он сам не смог или что они поссорились, но это даже слухами назвать было нельзя.

Повар из таверны, толстый Жижка, так вообще один раз договорился до того, что это Учитель изобрёл способ оживлять мертвецов, а доктор Картифарнакис, узнав тайну, избавился от наставника. Жижку тогда подняли на смех всей таверной, а потом на всякий случай крепко поколотили, чтобы такие дурные мысли больше не приходили ему в голову. Он потом две недели отлёживался, охал, но зато после о докторе Картифарнакис говорил всегда с уважением.

Неизвестно, знал ли об этом случае сам доктор, но, заходя в таверну, он всегда осведомлялся о здоровье повара и, получив ответ, что всё замечательно, довольно хмыкал, усаживался за дальний столик и принимался за дымящуюся похлёбку, а две кошкодевочки в одинаковых, похожих на черепа масках, ждали его у входа.

Кроме этих масок, на них не было ничего, в отличие от самого доктора Картифарнакиса, одетого в неизменный чёрный сюртук, красную рубашку, лиловые штаны и бежевые ботфорты.

Поев, доктор Картифарнатикс кланялся повару и уходил, сопровождаемый завистливыми взглядами посетителей таверны, которые бы с удовольствием обменяли своих опостылевших подруг на одну из кошкодевочек, пускай даже на один вечерок. Просить об этом их самих было опасно: все видели, как в один из приездов доктора эти грациозные создания порвали на части какого-то странника, осмелившегося к ним подойти и заговорить.

Что он им тогда сказал, никто не слышал, но кишки его долетели даже до таверны, а доктор Картифарнакис, выглянув из повозки и увидев, что произошло, спустился и погладил кошкодевочек по головам, от чего те заурчали от удовольствия.

Парень тот был не из местных, поэтому его смерть никого не расстроила, а некоторых даже позабавила, но кошкодевочек с тех пор побаивались и старались обходить стороной, а мысль о том, что как было бы хорошо провести с ними время, стала для мужского населения деревни чем-то вроде детской мечты.

Дети, они такие: часто мечтают о чём-то абсурдном, недостижимом, далёком, несбыточном, но таком прекрасном.

Кошкодевочки, по всей видимости, догадывались о том, какие чувства и желания вызывают их прекрасные тела и лукаво поглядывали на мужчин из-под своих черепообразных масок, а иногда, словно желая поддразнить и распалить ещё больше, гладили себя по маленьким грудям и так мило хихикали, что по загривкам мужчин бежали мурашки.

Никто не знал, в каких отношениях кошкодевочки состоят с доктором Картифарнакисом, почему всё время молчат и носят маски. Они были чем-то вроде запретного плода, о котором не известно ровным счётом ничего, но который по какой-то необъяснимой причине нельзя трогать. Нет, то, что трогать их, и даже разговаривать, было опасно, все прекрасно понимали, но вот почему, не знал никто.

Такое случается сплошь и рядом: то нельзя, это нельзя, а вот почему нельзя, никто толком объяснить не может или, что более вероятно, не хочет. Быть может, все эти необъясняемые и непонятные запреты лишь чья-то злая прихоть, каприз какого-нибудь всемогущего существа, втайне потешающегося над мелкими созданиями, вынужденными соблюдать установленные им запреты, в которых нет никакого смысла.

Доктор Картифарнакис, хоть и внушал почти суеверное уважение и почитание, всемогущим существом явно не был, но выяснять у него, почему с его спутницами нельзя даже поговорить, никому и в голову не приходило – все прекрасно помнили, как быстро и весело кошкодевочки могут разрывать на части живую плоть голыми лапами. Чёрт, да они тогда даже ни одного коготочка не сломали!

Повозка доктора Картифарнакиса была похожа на длинный дом на колёсах: окна, дверь, крыльцо, ступеньки, труба на крыше, из которой валил белый дым. Она ехала сама по себе, да ещё и тянула за собой на цепях вторую, больше напоминавшую сарай без окон, где, в ожидании, лежали мертвецы, оживляемые на время представления.

В этот раз, однако, представления не получилось, да и самого доктора Картифарнакиса больше в деревне никто не видел.

А начиналось всё, как и всегда: все жители деревни, даже хромая тётка Бормотуха с целым выводком своих щенят и старый Чмырь, в одной глазнице которого жил говорящий слизень, расселись вокруг большого помоста, сложенного из аккуратно подогнанных друг к другу костей, набрали жареных червей и приготовились наслаждаться зрелищем.

Из центра помоста взметнулся столб сизого дыма, окутал всех присутствующих, а когда он развеялся, деревенские увидели доктора Картифарнакиса собственной персоной, окружённого двенадцатью мертвецами обоих полов. Не шевелясь, они стояли, повернувшись равнодушно-отрешёнными лицами к зрителям, и грустно смотрели на них пустыми глазами.

Доктор Картифарнакис вытащил из внутреннего кармана сюртука маленькую чёрную коробочку, достал из неё тонкую серебряную иглу и начал колоть ей спины и шеи мертвецов, от чего те вздрагивали и начинали медленно раскачиваться на тонких ногах с длинными серыми ногтями. Они раскачивались всё быстрее и быстрее, неловко цеплялись друг за друга иссохшими руками, шевелили синими губами и лишь их глаза оставались неподвижными и полными грусти.

Из проколов, оставленных иглой доктора, текла мутная жидкость, а мертвецы, всё больше и больше возбуждаясь, схватили друг друга за плечи и принялись лихо отплясывать, выбрасывая перед собой ноги и качая головами в разные стороны. Доктор Картифарнакис взмахнул рукой, и из повозки загремела музыка. Дудки, барабаны, скрипки, орган, гитара, фортепиано ревели и громыхали, сливаясь в невероятную какофонию звуков, в которой не было ни малейшего намёка на гармонию, но которая так подходила для того, что происходило.