Сарай принадлежал человеку по имени Хорэс Аббервилл, вечно чем-то озабоченному. У Хорэса было две жены и шестеро детей, и за несколько лет он умудрился, прибегая к страстным мольбам, задолжать Ли Чонгу астрономическую цифру. В тот день он вошел в лавку и его усталое выразительное лицо жалко сморщилось при виде легкой тени, пробежавшей по лицу Ли Чонга. Толстенький палец Ли забарабанил по резиновой подушечке. Хорэс положил на табачный прилавок руки ладонями вверх.
– Я много тебе задолжал, я знаю, – против обыкновения просто сказал он.
Ли Чонг блеснул золотой улыбкой, отдав должное этой простоте. И молча кивнул, ожидая, что последует за столь необычным вступлением.
Хорэс облизнул губы от одного уголка до другого.
– Не хочу, чтобы над моими ребятками это висело, – сказал он. – Ты ведь уж верно не будешь больше давать им мятных леденцов?
Лицо Ли Чонга выразило согласие.
– Очень, очень задолжал, – сказал он.
– Ты знаешь мой участок земли с сараем? Там, где рыбная мука.
Ли Чонг кивнул. Мука принадлежала ему.
– Если я отдам тебе и сарай, и землю, ты спишешь мой долг? – с жаром спросил Хорэс.
Ли Чонг откинул назад голову и взглянул на него сквозь половинки стекол, правая рука нервно потянулась к счетам, в уме замелькали колонки цифр. Строение было ветхое, а участок земли, пожалуй, может и окупиться, если, конечно Консервный Ряд станет когда-нибудь расползаться в стороны.
– Спишу, – сказал Ли Чонг.
– Давай сюда все счета и немедленно составим купчую, – Хорэс, казалось, куда-то спешил.
– Все счета не нужны. Я дам тебе одну общую бумагу.
Сделку совершили чинно, не теряя достоинства, и Ли Чонг поставил четверть пинты «Старого Тенесси». После чего Хорэс Абервилл, держась очень прямо, прошествовал по пустырю, мимо кипариса, через линию, и по куриной тропе к сараю, который только что перестал быть его, и на куче рыбной муки пустил себе пулю в лоб. И хотя это не имеет отношения к нашей истории, замечу все же, ни один аббервиллев отпрыск от той и другой матери никогда с тех пор не испытывал нужды в мятных леденцах.
Но вернемся к тому дню. Хорэс лежал на козлах, из тела его торчали иглы, через которые вливалась заморозка, а на ступеньках дома сидели обнявшись две его жены – они оставались подружками до самых похорон. После чего разделили детей и никогда уже больше не разговаривали друг с другом. А Ли Чонг стоял за табачным прилавком, его добрые карие глаза были обращены внутрь, туда, где пряталась извечная китайская печаль. Он знал, что не мог бы ничем помочь, и все-таки жаль, что не понял тогда, с чем пришел Аббевиль – мог хотя бы попытаться помочь. Право человека убить себя неотъемлемо – это было его глубокое убеждение, рожденное состраданием к ближнему. Но он также знал, что иногда помощь друга может оказаться спасительной. Ли уже внес свою толику на похороны и послал убитым горем семействам по корзине съестных припасов.
Так вот нежданно-негаданно Ли Чонг стал хозяином аббервиллевского сарая – справная крыша, крепкий еще пол, два окна, дверь. Правда, в нем гора рыбной муки, а запах у нее на любителя и с трудом выветривается. Ли Чонг прикинул, нельзя ли пустить его под склад для своих товаров. Но тут же отбросил эту мысль. Дом стоял на отшибе, а в окно залезть ничего не стоит. Он барабанил золотым кольцом по резиновой подушечке, прикидывая, что делать с обновкой; тут как раз дверь отворилась и вошел Мак. Мак был старейшина, вождь, наставник и в совсем крошечной степени эксплуататор небольшого сообщества, которое объединялось отсутствием у его членов семей и денег, а также тем, что, кроме еды, питья и удовольствий, никаких других потребностей у них не было.