Наконец, горничная открыла дверь и спросила, чего я тут вдруг нарисовался?
Меня как бы пригласили на ужин, сказал я, холодная при мысли, что перепутал время или адрес. Ольга Симонова, ее отец граф из Оренбурга.
Да, я знаю, но господ нет дома, равнодушно ответила горничная.
Боюсь, я чуть не спятил от беспокойства. Значит, я все-таки что-то перепутал, идиот эдакий!
А ужин, он разве не здесь проводится? спросил я, со слабой надеждой, что все еще может исправиться.
Ах, ужин, понимающе ответила горничная и смерила меня оценивающим взглядом. Так перенесли же ужин. Их сиятельство срочно уехал по делам, а его дочка с кавалером на прогулку уехали-с.
С кавалером? пролепетал я угасающим голосом.
Ага, с бравым таким военным! мечтательно ответила горничная. Выглядели они замечательно, как на картинке. Они просто созданы друг для друга!
Ясно, сказал я и повернулся, чтобы спуститься с крылечка.
Что-нибудь передать их сиятельству, ваше благородие? спросила горничная мне в спину.
Нет, спасибо, я просто мимо проезжал, ответил я и с разбитым сердцем отправился прочь.
Глава 10. Дальняя дорога на юг
Через два дня ранним утром меня разбудили, вылив ведро ледяной воды. Шутником оказался, конечно же, Александр Васильевич. Он стоял рядом с постелью и от души хохотал, глядя на мою мокрую и ошалевшую после сна физиономию. Исполнителем купальной процедуры оказался, конечно же, Прохор.
Вставай, Витя, нас ждут великие дела! закричал Суворов. Мы сей же час выезжаем на юг. Индия ждет нас!
Морщась, будто наелся редиски, я вытер лицо и отправился умываться. Все эти дни я каждый вечер возвращался домой совершенно разбитый и заваливался спать. Чтобы забыть о сердечных ранах, я целиком погрузился в подготовку индийского похода. И вот теперь настал великий день выезда, но меня это почему-то не очень радовало.
Все вроде бы уже было готово к поездке еще со вчерашнего дня. Хотя в таких делах никогда нельзя быть уверенным стопроцентно. Что-нибудь да забудешь.
Мы выехали, не позавтракав. На часах было два ночи. Суворов ехал в крытой повозке, запряженной двумя лошадьми, в сюртуке, напоминавшем военный мундир. Прошка с вещами должен был выехать сам, позже.
Я неуклюже мчался на коне по кличке Смирный. Похоже, прозвище дал некий шутник, потому что конь оказался норовистый. Проскакав сотню шагов, он каждый раз вскидывал задние ноги и подбрасывал меня в седле, видимо, надеясь выкинуть неопытного наездника. От таких попыток у меня каждый раз замирало сердце и я судорожно обхватывал коня ногами и руками. Редкие прохожие и патрули с удивлением смотрели на меня. Ночью было светло, так же, как и днем.
Выехав из города, мы помчались по Московской дороге. Ни о каком асфальте, конечно же, мечтать не приходилось. Здесь было гораздо больше народу, чем на ночных дорогах столицы, запуганной постоянными запретами Павла на всё и вся. По утоптанной пыльной дороге ехали возы с грузами, почтовые и пассажирские кареты и одинокие всадники. Иногда мы проезжали почтовые станции.
На междугородней трассе Смирный успокоился и перестал пытаться выкинуть меня из седла. Я тешил себя надеждой, что причиной тому был возросший уровень моих навыков езды.
Дорога была ужасной, всюду грязь после дождей, ухабы и ямы. Я опасался, что Суворов отстанет от меня в своей кибитке, но кучер гнал лошадей, как бешеный, частенько обгоняя меня. Вскоре я уже беспокоился о другом: как бы кучер не опрокинул повозку, поранив великого полководца. Я подъехал к повозке и хотел уже окликнуть возницу, но тут Суворов скучающе выглянул из окна и крикнул:
Витя, скажи ему, чтобы ехал быстрее! Мы как будто на месте стоим, а не двигаемся.
К утру мы отъехали от города на довольно значительное расстояние, миновав Софию, Тосну, Любани, Чудово и другие поселения поменьше. Я предлагал заехать отдохнуть в путевые дворцы, расположенные в этих местечках, но Суворов отказался.
Это дома для царя и высших сановников, сказал он. А я простой солдат, хоть и обласканный царями. К тому же я в опале, помнишь?
Он хотел останавливаться в обычных гостиницах или просто у местных жителей за отдельную плату.
Местами погода хмурилась, солнце пряталось за облаками, но дождя так и не последовало. Несколько раз повозка останавливалась на пять минут и Суворов, как ребенок, выбегал из нее размять мышцы. Помимо прочего, я опасался, что во время поездки дадут знать последствия недавней болезни, но к моему великому удивлению, он чувствовал себя прекрасно.
Нет, Витя, я чувствую себя хорошо, ответил он, когда я спросил, как он себя чувствует. Одна только мысль, что я выезжаю в поход, да еще какой поход, согревает меня и придает мне сил!
К вечеру мы добрались до Подберезья, не останавливаясь за весь день на обед, лишь меняя лошадей на почтовых станциях. Суворов ехал инкогнито, приготовив для станционных служителей, помимо подорожной, грозное письмо от генерал-губернатора Петербурга, якобы он чиновник, едущий в Москву по монаршьему повелению. При виде казенной бумаги ямщики вытягивались в струнку и выделяли самых лучших лошадей.
Я же так и продолжал ехать на Смирном. Конь с каждым часом нравился мне все больше и больше. Долгая дорога нисколько его не утомила, наоборот, он казался свежим и полным сил. Кивая мне головой, Смирный выпрашивал кусочки сахара, которыми я старался его приручить и тихонько ржал, когда я гладил его по морде. Я радовался и думал, что между нами, наконец, возникло полное взаимопонимание.
Впрочем, как оказалось, это злобное животное на самом деле выжидало удобный момент, чтобы все-таки одержать надо мной верх. Когда мы остановились, чтобы спросить насчет ночлега у первой же попавшейся избе, Смирный увидел, что я потерял бдительность и отпустил поводья. Тогда конь взбрыкнул особенно сильно и благополучно выкинул меня из седла.
Проклиная всех коней на свете, я подлетел вверх, потом шлепнулся о землю и сильно стукнулся руками, бедрами и спиной. Дед, вышедший из жилища и его внуки весело рассмеялись.
Ну что, Аника-воин, покатался на коняшке? улыбнулся Суворов.
Мы договорились со стариком о постое и переночевали у него. Я поужинал и уснул, как убитый. Ночью сквозь сон мне слышался отдаленный шум толпы и грубые голоса в избе.
Мне показалось, что это Суворов с кем-то ругается. Разлепив сонные веки, я увидел, что в избу набилось человек пять казаков и по очереди обнимаются с полководцем. У них были такие звучные и громкие голоса, что мне почудилось, будто происходит ссора. Поняв, что это прибыли командиры казачьего войска, я улегся спать дальше.
Выйдя рано утром на улицу, я не узнал поселения. Всюду вокруг ходили солдаты и ездили казачьи отряды. Они поселились во всех домах и еще раскинули палатки в поле за городом.
Я наскоро умылся в колодце и вернулся в избу. Суворов уже давно поднялся и разговаривал с командирами, только теперь уже не казаков, а пехоты. На весь стол разложили карты, схемы и списки войск.
Окончательную диспозицию я раскрою в Оренбурге, сказал Суворов. Сейчас говорить нельзя, император закрыл мне рот.
И он в самом деле закрыл рот обеими руками. Командиры рассмеялись. Они окружили Суворова и слушали каждое его слово, внимая, как пророку. Среди них я заметил двух генералов и полковника. Остальные чинами поменьше, в основном, капитаны и майоры. Я старался узнать кого-то из бывших соратников Суворова, знакомых мне по истории, например, Багратиона или Милорадовича, но их здесь не было, хотя я видел в списках Южного корпуса их фамилии.
Полководец подозвал меня и сказал присутствующим:
Господа, вот мой спаситель. Он вытащил меня из самой пасти смерти, когда я уготовился уже перейти в мир иной.
Вы преувеличиваете, ваше сиятельство, сказал я, потирая бока, ушибленные вчера после падения с коня. Вас спасла в первую очередь великая сила духа, дарованная вам Создателем.
Но офицеры все равно окружили меня и по очереди пожали руку. Я уже говорил, что моя роль в исцелении полководца была и в самом деле минимальной. По сути он вылечил сам себя величайшим волевым усилием.
Пожалуйте завтракать со мной, пригласил Суворов и командиры с радостью согласились.