Сильные руки резко прижали её к кожаной куртке, к твёрдому телу.
- Успокойся. Возможно, они просто ушли. Давай посмотрим - может, тебе ещё и записку оставили.
Логичные слова привели в себя, хотя ноги при ходьбе всё ещё подрагивали.
Первым делом зашли на кухню. Где ещё могла оставить записку женщина, любительница покухарничать? Только на кухонном столе, потому что издалека видно...
Зоя шагнула в кухню... Перед глазами сначала всё поплыло, едва она увидела, но даже узнать не могла... Только поняла - и не умом, а на инстинктах, что ли, что платье на трупе знакомой расцветки...
Ноги подломились-таки. В ушах настойчиво зазвенело, а перед глазами чёрным взрывом вспыхнула темнота... Где-то далеко-далеко, в другом измерении, грохнул топор, выпавший из её рук...
... Первое, что увидела, придя в себя, - каменный пол лестничной площадки.
Смотрела на него тупо, каждую плитку разглядывая очень внимательно и зачем-то сравнивая с соседними. Потом поняла, что она снова прижимается спиной к кому-то тёплому и сильному, кто держит её за подмышки, сцепив пальцы у неё под грудью. Она ощущала это тепло так, будто оно потихоньку вливалось в её оцепеневшую душу и согревало безвольное, оледеневшее тело... И хотелось молчать, потому что она не знала, как сказать, что пришла в себя, что может стоять самостоятельно, без его поддержки, но сердцем понимая, что, разожми он руки - она рухнет...
Как уж он почувствовал, что она молчит, пришедшая в себя, неизвестно. Но прошептал:
- Нам придётся здесь перено... передневать. Не думаю, что это реально - пройти обратный путь в светлый день.
Она хотела ответить, что не видит смысла вообще куда-то уходить. Потом ярко вспомнила, что ему-то есть ради чего рисковать. И вообще... Она же корила себя за то, что он всё-таки пошёл с ней, что ему возвращаться в её дом в одиночку. Она ему должна. Значит, она пойдёт с ним назад, чтобы помочь ему встретиться с мальчиком - с родным человеком... Хоть ему повезёт.
- Отпусти меня, - сухо сказала она и чуть не закашлялась. Горло болело, словно она заболела ангиной.
Он отпустил только одну руку. Другой продолжал держать её, будто пытаясь увериться, что она может стоять без его поддержки. Она тоже решила убедиться. Постояла, прислушиваясь к себе. Но впечатления оставались не от возможности стоять без его руки. Оставались впечатления - в ней что-то выгорело до такой степени, что внутри образовалась пустота. Примитивно. Тысячи раз читала о таком состоянии, но никогда на себя не примеривала. Но выгорела.
- Сначала я зайду в комнату детей, - твёрдо сказала она. - Потом попробуем найти квартиру, чтобы отдохнуть.
- Хорошо, - в тон ей отозвался Андрей. - Иди. А я посмотрю, что есть на кухне.
Она содрогнулась, когда представила, как он будет переступать через труп свекрови, и внутренне лихорадочно залепетала: "Это он, он! Не я! Пусть идёт! Нам выживать надо - он правильно говорит!"
Он шевельнулся, как будто услышал её внутренний крик.
- Можем пойти по квартирам - и в тамошних кухнях найти, что надо.
- Нет, зайдём обратно. Только дверь закрой.
Он расслабил вторую руку, но не убрал - опасаясь, что она без его помощи сразу упадёт. Зоя помедлила и шагнула от него. Андрей убрал руку, и она обошла его, чтобы вернуться к квартире свекрови. Приближаясь к двери, Зоя спокойно подумала: "Странно, что я не виню мужа, что он увёз детей к ней. Почему? Потому что ему тоже... досталось?"
На развилке между комнатой, где обычно спали в гостях дети, и кухней они постояли немного. А потом Зоя решительно пошла в комнату, слушая шаги Андрея, снова вошедшего в кухню... Она же, не оглядываясь, прошла всю комнату, отмечая следы пребывания в ней своих детей: вот кукла Аниски валяется прямо на разобранной постели, вот Илюшкин планшет высовывается из-под кровати - уронил? В спешке или... в другой ситуации? Странно, пустынно... называть то, что произошло, ситуацией.
Она какими-то чужими руками подобрала куклу, потом планшет, хотя знала, что он не работает, как не работают мобильники... Но, не глядя, сунула всё в рюкзак. Постояла между двумя кроватями, с какой-то, не понятной для себя целью запоминая место и то, как оно выглядит. И обернулась.
Два мертвяка стояли по обеим сторонам от дверного косяка.
Она прошла мимо них так быстро, что они не успели схватить её. И сейчас один молча качнулся к ней, другой - наоборот, прислонился к стене, чтобы оттолкнуться от неё. Здоровые мужики - оценила она, безразлично глядя на них. А потом внутри, в той самой выжженной пустоте, которую ощущала, едва придя в себя, кто-то запалил костёр. Огромный. Со множеством топлива. И даже не понадобилось зажигалки...
Зажигалкой стало понимание: "Это они! Они убили её и детей!" Потом она подбросила во внутренний костёр ещё топлива, вспомнив глаза тех детей, которые шли мимо неё в первые минуты её выхода из дома. Только вместо тех незнакомых детей она увидела своих, которых не сумела спасти, потому что слишком боялась ярости мужа. Она увидела своих Илюшку и Аниску - с оплывшей, вытянутой вниз, посеревшей, потому что бескровной, кожей лица, с пустыми глазами мертвенно блёклого цвета.
И с криком бросилась на первого, шедшего чуть впереди. Она прочувствовала тяжесть надёжного во все века оружия и с размаху обрушила на голову высоченного мертвяка лезвие топора, с яростью и уверенно раскалывая череп. Ударила мощно, зная, что попадёт. Зная, что сумеет уничтожить. Пришлось отпрыгнуть, когда мертвяк свалился боком на кровать, где недавно сидели или лежали её дети. Это его движение так её обозлило, что она свирепо, не принимая во внимание, что мертвяк уже безвреден, ударила его ещё и ещё, переходя грань между реальностью и звериным желанием отомстить. И плевать, что подходил следующий... Хотя что уж говорить... Ослепла она на всё, кроме одного: вот она - причина, что её дети... Она не додумала - снова разъярённо закричала, сама не понимая, что именно кричит. Топор в её руках двигался словно бы живым существом, понимающим её, её мысли и её чувства. И ей порой казалось, что не она кричит от отчаяния, а топор рычит, принимая на себя её топливо - её ярость...
Но второй рухнул, не дойдя до кровати. Рухнул, всей своей тушей загородив проход между кроватями. Он ещё падал - казалось ей, заворожённой этим внезапным падением, а Андрей уже перескакивал через его тело, бросал взгляд на первого мертвяка...
Топор вдруг жёстко вырвался из её рук, а она всё никак не могла остановиться, понимая уже, что нельзя бы кричать. Но крик вместе с плачем рвался так неостановимо, что она отдалась им на волю, пока её не развернули, не прижали лицом всё к той же кожанке. Она выла в голос, ощущая, как мужская ладонь вжимает её голову в эту проклятую кожу, мешая выплакать всё горе, которое никак не хотело сгорать во внутреннем костре. И топливо продолжало поступать в этот костёр, вызывая новые приступы истеричного плача: "Это я виновата, что они все погибли! Я виновата, что не сумела остановить его, когда он уводил вас! Деточки мои! Почему я не встала, не побежала за ним, не подралась с ним, когда он уводил вас?! Почему?! Я во всём виновата!! Простите меня, деточки, миленькие!! Простите свою мать - дуру такую!"
... Снова провал в памяти и в сознании.
А когда очнулась, равнодушно приняла положение, что лежит рядом с чужим мужиком на одной кровати, беспощадно прижатая его рукой к его телу. Опустошённо обвела взглядом доступное глазам пространство. Заметила главное - закрытую дверь. И, чуть помешкав, а потом повозившись, повернулась к Андрею и уткнулась носом в его горячечный даже сквозь рубаху бок и закрыла глаза.
Сон... будто напал со всех сторон. Топоры, два недавних мертвяка, злорадный червеобразный желатин, который не просто рос, но постепенно подкрадывался оттуда, откуда не ждали... Порой она тоненько плакала в этом сумасшедшем сне, а на деле - вслух, и тогда крепко спящий рядом Андрей машинально снова сильно прижимал её к себе, будто и в самом деле думал, что ей холодно...
Они проснулись одновременно - в весенне-вечернюю темноту, полыхающую отблесками догорающих зданий.
Просыпаясь, Андрей, кажется, решил, что она снова порывается бежать куда-то с топором, поэтому, всё ещё спросонок, вновь припечатал её к своему боку, едва только Зоя шевельнулась. Пришлось буркнуть ему в рубашку:
- Андрей, отпусти...
Он расслабил руку и тут же приподнялся, опираясь на неё.