Дальше все воспоминания были стерты, словно меня настиг обморок. Я помнил только почтовую карету, ворота Рошена, дорогу, наводненную повозками и экипажами, ночные огни и первый утомительный день в университете. Два года я учился без помех. Лишь окончив уже семестр на третьем курсе, я проснулся однажды с боем часов и вспомнил свой ужасный сон, а где-то, в углу моей каморки, закопошилось и заскребло когтями по полу невероятное, безобразное, беспощадное существо из моих кошмаров. Тень дракона на стене. Четкая неизгладимая из воспоминаний печать. Я откинулся на подушку и прикрыл веки. Хотелось спать, но заснуть я не мог, потому что чего-то боялся. Безотчетный, преследующий меня страх не проходил даже от ощущения тяжелой рукоятки заряженного мушкета, которую я не выпускал из запотевших от напряжения пальцев. Всего миг, и, нажав на курок, я снесу выстрелом голову любого бандита, который осмелится потревожить мой покой. Охотничий нож в кожаном чехле висел у меня на поясе. Нож, который один раз спас меня от, казалось, неминуемой смерти, но не смог спасти от увечья. Раны на плече, нанесенные острыми волчьими когтями, за три года так и не прошли, и все еще причиняли боль. Доктор извиняющимся тоном твердил что-то о том, что в кровь попала инфекция или какой-то яд, что меня с трудом удалось спасти, что веточки и обломки шишек, засорившие раны, не удалось вытащить даже пинцетом. Все врачи сходились во мнении, что несколько белых выпуклых полосок на моем плече не сгладятся никогда, но, что могут знать врачи? Они даже не поняли, кто нанес мне раны, не думали, что волчьими когтями можно так покалечить человека. Даниэлла ободрила меня, сказав, что при таком красивом лице, как у меня, никто не станет искать изъян в плече, но боль от комплимента не прошла. Любой инквизитор, сорвавший с меня камзол, принял бы такие раны за дьявольскую метку.
Конь внизу беспокойно заржал, я слышал, как он бил копытами о перегородку стойла, словно хотел вырваться и умчаться из этого проклятого места. Я опустил руку и нащупал на полу какой-то предмет, часы размером со скорлупку ореха. Я поднял их, откинул крышечку и взглянул на циферблат, но увидел не цифры, а набор необычных причудливых значков разных форм и размеров, однако пропорция деления соблюдалась. Стрелки уже почти приближались к тому значку, который заменял цифру двенадцать.
Конь заржал еще громче. Где-то далеко внизу хлопнула калитка, и ржание перешло в испуганный храп. Дверь, наверное, захлопала на ветру, решил я, но, на всякий случай, покрепче сжал свой мушкет.
Я прислушался к тишине, а вдруг внизу раздадутся чьи-то шаги, гвалт, брань и пьяные рулады вернувшихся разбойников, которые выбрали это место своим временным лагерем, но вокруг было тихо. Только слышался глубоко в ночи какой-то мерный легкий шелест, да мой конь, то на миг замолкал, то заливался долгим визгливым ржанием.
Надо все-таки посмотреть, в чем там дело, я не хотел остаться один в глуши, без коня, которого вполне могли украсть. Я встал, спустился по лестнице вниз. Кроме моих шагов, не было слышно ничьей другой поступи. Всего лишь на миг мне почудилось, что кто-то сидит за дальним столиком и пристально наблюдает за мной. Всего лишь наваждение, вызванное страхом и бессонницей.
Я вышел в распахнутую дверь, уже не обращая внимания на многочисленные царапины, испещрившие ее поверхность. Были ли они, когда я только вошел сюда. Подозрение промелькнуло уже после того, как я оказался во дворе. До конюшни всего пара шагов, но вместо этого я зачем-то открыл дверь загона, чтобы заглянуть в хлев и в птичник. Там, конечно, нет никакого скота, иначе я услышал бы хоть хрюканье свиней или клекот птиц. Им не прикажешь сидеть в тишине. Я вошел, высек искру из трутницы и содрогнулся от отвращения. Что-то липкое, склизкое и грязное валялось прямо у меня под сапогом. Куриный труп, шея оторвана, лужица крови растеклась по настилке сена. Свет мелькнул и погас. Еще одна искра, да и ту я высек с трудом. То, что я успел рассмотреть, чуть не стало причиной тошноты. Окровавленные насесты, разодранные тушки на полу, задранные овечки. Все это выглядело бы более естественно в пусть заброшенной, но мясницкой лавке, а не здесь, на грязном полу. Не было вокруг ни разделочных ножей, ни чего-то острого. Все туши были разодраны, как будто, чьими-то когтями. Кем-то более жестоким и кровожадным, чем даже волки. Те воруют птиц в качестве пищи, а некто, устроивший здесь скотобойню, задрал и кабанов, и цыплят просто для развлечения. Я кинулся прочь. Скорее в конюшню, забрать своего коня, вскочить в седло и скакать навстречу рассвету, подальше от этого воплощенного хаоса, бессмысленно пролитой крови и полной неразберихи.
В конюшне светился зажженный фонарь, хотя я не помнил, чтобы оставил его там. У меня попросту не было фонаря. Я осторожно двинулся вперед, тихо, по-хозяйски присвистнул. Лошадь всегда отзывалась ржанием на мой свист, но на этот раз не отозвалась. Один шаг по покрытому сеном полу, второй, вот я уже близко к нужному стойлу, но дверца распахнута, мой конь, как будто впал в ступор и не подает признаков жизни, а какая-то красавица стоит рядом и гладит его по загривку.
Блики от фонаря плясали по всем уголкам конюшни, словно бродячие огоньки, и они казались мне не оранжевыми, а разноцветными. Что-то неприятно хлюпнуло под ногой. Неужели я опять наступил на лужицу крови? Я сделал шаг назад, посмотрел под ноги и заметил сбитую подкову поверх растекшейся по полу темной густой жижи.
Какое-то маленькое проворное существо метнулось и перепрыгнуло через стойло. Скорее всего, кошка или рысь. Однако до этого я не видел ни одной рыси, которая может так молниеносно двигаться и оставлять такие глубокие царапины от когтей.
Внезапная боль пронзила пальцы, будто кто-то невидимый ущипнул меня. Я выпустил мушкет, и он с шумом упал на пол. Надо поднять его, но я почему-то не мог нагнуться, не хватало ни сил, ни смелости. Я, вообще, не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы сделать хоть движение, все тело странно онемело. Я мог только смотреть и ждать. Хотя рукоятка охотничьего ножа все еще торчала у меня из-за пояса, я чувствовал себя безоружным.
Негромкий хлопок раздался над головой, какое-то странное существо, слишком большое, чтобы принять его за паука или летучую мышь, проползло по потолку, кто-то рассмеялся, звучно и гадко. Красавица обернулась ко мне и окинула долгим, внимательным взглядом. Так, лукаво прищурившись, может смотреть только кошка на загнанную в угол мышь.
А где все остальные? набравшись храбрости, спросил я.
Я имел в виду хозяина гостиницы, слуг и других постояльцев, но девушка нахмурилась, будто неправильно меня поняла и как-то странно переспросила:
Остальные? Неужели ты, правда, хочешь увидеть их?
Таким тоном обычно разговаривают с умалишенным, пытаясь отговорить его от самоубийства. Неужели незнакомка принимает меня за дурачка? Казалось, что и она, и сама напряженная атмосфера тайны, и даже тени вокруг играют со мной в какую-то сложную запутанную игру, правил которой я не знаю.
Где постояльцы, кухарки, коридорные? Где сам хозяин заведения? я решил немного по-другому сформировать вопрос, и девушка загадочно улыбнулась мне в ответ.
Ах, вот вы о ком! в ее улыбке промелькнуло что-то довольное, как у сытой поохотившейся кошечки. Она показалась мне зловещей, красавица, ждущая кого-то во тьме.
Где они? уже настойчивее повторил я.
Это так важно? равнодушно переспросила она. Ее бледная светящаяся рука потянулась к гриве моего коня и распутала прядь, заплетенную в косичку. Что за наваждение? Кожа женщины не может светиться в темноте, как крылышки светлячка.
Я же должен с кем-то расплатиться за ночлег, почти с обидой попытался настоять я.
Поверьте мне, вы еще успеете расплатиться, тихо произнесла она, и что-то в ее интонации прозвучало подозрительно, какая-то легкая фальшь и едва уловимое злорадство. Фраза показалась двусмысленной.
Опять какой-то шорох на потолке, кто-то скребется коготками о перегородку крайнего стойла.
А почему здесь нет ни одной лошади, кроме моей?
Да, потому, что они здесь никому не нужны, она вдруг заговорила так легкомысленно, чуть ли не насмехаясь над непонятливостью случайного встречного.
Не хотите же вы сказать, что ходите по ночному лесу пешком?