В его комнатушке, заваленной книгами и периодическими изданиями до такой степени, что свободного места почти не оставалось, Хуберт скинул мокрую шляпу, пиджак, повесил их поближе к батарее и уселся на кровать, которая служила ему и диваном.
Я бы хотел, чтобы со мной произошло что-нибудь поистине необыкновенное, думал Хуберт. Я бы хотел, чтобы произошло что-нибудь настолько захватывающее, что все на улице оборачивались бы мне вслед и говорили: "Смотрите, вон идет Хуберт Краузе! Вот это человек!" И чтобы при этом все испытывали благоговейный трепет, чтобы поражались мне".
- Каждый человек хоть единожды в жизни удостаивается славы!
Он произнес эти слова с силой, так как верил в них. Но ничего не случилось, и в ту ночь Хуберт отправился спать под аккомпанимент ветра, завывающего между блоками жилых домов, и дождя, барабанившего по стеклу.
Возможно, теперь смоет хоть немного грязи снаружи, подумал Хуберт об окне, которое не мылось с тех пор, как он последний раз открывал его, а ведь это был пятый этаж, управляющему не удалось найти мойщика стекол, а Хуберту было страшно высовываться наружу.
Сон начал наваливаться на него. Хуберт был уверен, что опять моет стекло, и снова на него обрушились все страхи того дня.
Почти как заклинание он пробормотал стишок, запомнившийся еще с детства, который ему приходилось повторять тысячи раз:
Дождик, дождик, перестань,
Я поеду в Аристань.
Дождик, дождик, уходи,
В другой раз к нам приходи.
Он захотел произнести ее еще раз, но заснул на полуслове.
* * *
Дождь лил всю неделю, и когда в воскресенье утром Хуберт появился из утробы своего каменного коричневого дома, земля возле единственного дерева, косо росшего на наклонном тротуаре Сто Десятой, казалась мягкой и жидковатой. Сточные канавки бурлили от низринувшихся потоков. Хуберт взглянул на темное небо, выглядевшее темным даже сейчас, в одиннадцать утра. На нем не было ни намека на солнце.
Раздосадованный, он снова забормотал свою чепуховинку:
- Дождик, дождик, перестань...
Затем устало взобрался в гору, где всегда завтракал на углу Бродвея.
В крохотном ресторанчике, опустив зад на табуретку, слишком маленькую для его грушеобразных очертаний, Хуберт послал традиционный плотояный взгляд Флоренс, рыжеволосой красотке за стойкой, и привычно заказал:
- Два вкрутую, бифштекс, кофе, сливки, Флоренс.
Поглощая яйца, Хуберт снова вернулся к тоскливым мечтаниям нескольких предшествовавших вечеров.
- Флоренс, - сказал он, - вы бы хотели, чтобы с вами произошло что-нибудь необыкновенное?
Пришлось проглотить солидную порцию сэндвича и бифштекса, чтобы произнести эту фразу внятно.
Флоренс взглянула на него, оторвавшись от своих обязанностей: она выкладывала на бумажные тарелочки твердые, как камень, квадратики масла.
- Ага, я всегда хотела, чтобы со мной что-нибудь приключилось. - Она отбросила за спину перетянутый пучок рыжих волос. - Но никогда ничего не случалось. - Она пожала плечами.
- И что бы вы хотели? - заинтересовался Хуберт.
- Ах, вы же знаете, разные глупости. Ну, например, чтобы сюда зашел Марлон Брандо и полез обниматься. И все такое прочее... Или чтобы я выиграла миллион в Ирландском Тотализаторе, заявилась сюда как-то утром в норковом боа и обмакнула его кончик в пойло этой поганки Эрмы Геллер. Да вы же знаете!
Она опять занялась своим маслом.
Хуберт знал. У него самого возникали аналогичные желания, подробности которых легко заменяли одна другую. Там были и Джина Лоллобрижида, и чесучевый костюм ценой в двести пятьдесят долларов вроде того, что носил мистер Бейген. Все это было в его мечтах.
Он покончил с яйцами и бифштексом, подобрал последние крошки яичного желтка, выцедил кофе и, промакнув рот бумажной салфеткой, сказал:
- Ну, до завтра, Флоренс.