Как штаны его в сторону полетелитут я и поняла со всей отчетливостью, что дело мое плохонько.
Рак-то рак, отвечаю, с трудом взгляд отводя от тела Кащеева сильного и к полке отступая, да не тебе его руками своими загребущими трогать, чудище ты похабное. Помыться я пришла, а не тебя встречать, кто ж знал, что ты раньше времени с охоты воротишься?
А мне все равно, и голос такой медовый, что аж как кипятком по мне плеснуло, раскраснелась я еще больше, попалась ты, девка, не сбежишь теперь. У меня после охоты кровь играет, самое то дикую белку укротить.
Шагнул в баньку, дверь за собой прикрыла я сарафан к себе прижала, к стенке горячей прислониласьнавис Кащей надо мной, за плечи взял, к себе потянул. Перехватило у меня дыхание. Закрыла я глаза, смелости набираясь, зубы стиснулаискусаю, исцарапаю, не дамся!
Тут дверь опять распахнулась, царь обернулся, я из-под локтя его выскользнула, к Авдотье шмыгнула. Стою, трясусь, сарафан мокрый прямо на голое тело натягиваю.
А что же, недобро говорит повариха, ты, царь-батюшка, тут делаешь?
Да, пискнула я, осмелев, что же ты делаешь, охальник?
Тут ладонь Авдотьина мне рот и накрыла. Замычала я, а она мне на ухо шикнула.
А не забываешься ли ты, ключница моя верная, рявкнул Кащей, лицом темнея, это мой терем и баня моя, и я хозяин тут всех и вся! Я перед тобой ответ должен держать, или ты передо мной? Почему в царской моей помывочной чернавки тело свое грязное оттирают?!
Вздохнула Авдотья от обиды, руки на груди сложила, рот мне освободила. И зря ведь, зря. Не хотела я говорить, само вырвалось!
Эх ты, говорю презрительно, на саму Авдотью рычать вздумал! Нет у тебя ни стыда, ни совести! Не виновата она, не ругай, надежа-царь, я одна виновата! Сама я пришла, сама все натопила, не знала она ничего. Меня наказывай, а на нее не шипи! Что молчишь, к чему готовиться мнеза две-то лохани горячей воды и пар твой бесценный? К свиньям меня пошлешь или выпороть сам решишь? Не побоишься белы рученьки запачкать, гад ты ыыы ыыы ыыы?
Это Авдотья за спиной моей ахнула и снова рот мне закрыла, а Полоз покраснел, побледнел от ярости, то и гляди, тут меня и придушит.
Беги, девонька, мне повариха шепнула и в сторону шагнула, беги быстро! Меня не тронет, что ты, а тебя точно прибьет ведь сейчас! И я не спасу!
Я и побежала. Ибо смелость смелостью, а жить мне вдруг очень захотелось, как я увидела, как мрачно Кащей на мою шею смотрит и желваками играет. Молода я еще для хрустального гроба-то! Забежала в каморку свою, стул колченогий к двери кое-как прислонила. Хлипкая преграда, а спокойнее так. Легла спать я на рогожку, а не заснуть мневсе чудится, что у двери кто-то остановился и войти хочет. Так в страхе и заснула.
А на следующее утро Авдотья Семеновна меня обняла, кашей накормила да петуха на палочке сладкого сунула.
Эх, ты, сказала жалостливо, попала ты, девонька, задела Кащея за живое. Смелая ты и добрая, на защиту мою всталато-то царь удивился! Да только не было в этом нуждылюбит меня Кащеюшка, никогда бы не тронул. Рассказала я ему всеи как ты деда Пахома лечила, и как я баню топила, повинился передо мной царь, прощения попросил. Да и Пахом в подтверждение моим словам с утра уже лопатой машет, тебя славит. Да ты ешь, велела, одна кожа да кости остались. А потом приказал царь тебе к нему зайти, новую службу он тебе придумал. Не бойся, но и не перечь ему, Алена, иначе только жаднее до тебя станет. Мужики они такие, если дичь убегает и огрызается, только охочее становятся. Тише будь, милая, авось охладеет.
Спасибо за советы и за кашу, Авдотья-матушка, вкуснее в жизни не пробовала, жадно я ела после ночных переживаний, только за ушами трещало. Не верилось мне, что Полоз способен повиниться, да и идти к нему не хотелось, а надо. Долг отцовский шею гнет, слово я дала, да и дело у меня к Кащею есть. Всю неделю я родным весточку писала по строчке, жаловалась, как мне трудно. И перед тем, как подняться в царские хоромы, сходила в каморку и прихватила письмоКащею отдать, чтобы обещание свое выполнил, батюшке отправил.
Спрятала я письмо за ворот, поднялась в верхний терем, где еще не бывала. А там золотом все блестит, самоцветы величиной с кулак в стены вделаны, ковры драгоценные по полам стелятся, птицы чудесные в клетках поют.
А царь в парадной зале на черном троне сидит, указы диктует. Я зашла, у стеночки стала, и жду терпеливо. Вот вышли помощники, остались мы вдвоем. Думала, про баню заговорит. Нет, промолчал, будто и не было ничего. О другом речи завел.
Сюда иди, белка рыжая, недовольно позвал, ну, скажи, как тебе служба у меня? Ни на что ли пожаловаться не хочешь, али попросить о чем? Не надумала ли поцеловать меня?
Спасибо, змей подземный, отвечаю гордоа письмо огнем грудь жжет, хорошая у тебя служба, легкая, да и разве мог ты меня чем обидеть или опозорить? Ты мужчина богатый и гордый, женщину никогда бы не обидел, правда? А поцелуи мои в службу не входят, я их не дарила никому и тебе не подарю.
Честное слово, язвинка сама в тон попросилась, уж давила я ее, давила, да до конца не додавила. Погрознел царь, глаза огнем заполыхали, вижус усилием сдержался, чтоб не рявкнуть.
А что, спрашивает с усмешкой, не огрубели ли руки твои белые?
Я на ладони свои саднящие посмотрела, за спину спрятала.
Да ты что, чудо-юдо страшное, говорю, с чего там грубеть? Машешь лопатой и машешь. А только зачем ты меня позвалразговоры разговаривать?
А не хочешь ли ты, интересуется подозрительно ласково, поснедничать со мной?
Ладонями хлопнул, ногой топнулвстал передо мной стол тяжелый, тонкой скатертью накрытый, а на столе том кушаний видимо-невидимо, и яблоки румяные, и грибы моченые, и поросенок печеный. И хлебушек сладкий, теплый, белыйровно как Марьюшка дома пекла. Аж слюни потекли. Поняла яизвиниться так пытается Кащей. Да только не нужны мне такие извинения, не собака я, чтобы за кость хвостом вилять.
Спасибо, сказала я через силу, да только не ровня я тебе, чтобы с тобой за один стол садиться. Сыта я кашей, Кащей Чудинович. Говори, какую следующую службу даешь.
Он головой покачал, с трона встал, ко мне подошел, за подбородок взял. Глаз я не опустила, пытаюсь улыбнутьсяне выходит. Говорит мне Авдотья тише быть, а я как нарочно его дразню. А еще умной себя считаешь, Алена!
Немочь бледная, рябая, говорит, и что это я тебе угодить пытаюсь, когда я здесь господин, и что захочуто мое будет?
Я застыла, страшно мне сталотак зло на меня смотрел, дыхание переводил. Рукой по шее повел на плечо, с плеча рубаху мою нищенскую спустить пытается
Ты, проговорила с усмешкой, прямо в черные глаза глядючи, мне с навозом уже угодил, счастья добавил, ледяной водой дополнил, не пугай, чудовище грозное, мерзопакостное, работу давай.
Пошла прочь, руку отнял и как рявкнет, а у самого глаза огнем зажглись яростным, псарня у меня есть, псы охотничьи, злые. Вычистишь, собак вымоешь, накормишь! А разорвуттуда тебе и дорога!
Доброта твоя, а голос у меня ласковый, медом льется острым, не знает границ. Мог бы и к свиньям отправить, а что собаки? Собак я люблю.
Он усмехнулся невесело, взглядом своим ожег, ладонью бережно по щеке погладилпотянулась я за его рукой, зажмуриласьи отвернулся. И ушла я, так письмо и не отдала.
В псарне царской, забором огороженной, стоял визг и лай. Я у Авдотьи два ведра с костями взяла, к забору тому пошлепалатяжелы ведра, да с водой было тяжелее к конюшням носиться. Выслушала меня Авдотья, повздыхала:
Нашла говорит, коса наша черная на камень рыжий. Ох, дурные вы, дети, друг друга изводить-то! Вместо того, чтобы миловаться и за ручки держаться. Слушай, Алена, научу я тебя, помогу, уж очень сердце за тебя болит. Ощенилась с месяц назад во дворе одна сука, сходи к ней, добрая она, ласковая, с щенятами поиграй, будет от тебя щенячьим духом пахнуть, не тронут тебя псы.
Так я и сделала. Поиграла с кутятами, с щенятами лопоухимиизлизали меня всю, изнюхали так, что псиною я пропахла, а сарафан мой серый весь в собачьей шерсти извалялся, и пошла с ведрами костей к псарне.
Дошла я до воротсобаки внутри юлами вьются, зверями дерутсявздохнула, и открыла створки. И быстренько за собой закрыла.