Пошла я на кухню, а там Авдотья Семеновна суетится, поварят гоняет.
Велел царь наш угощение готовить, столы накрывать, говорит, иди помойся, помогать тебе придется. Гостей созывает, дружину свою верную, на пир, да невест приглашает, выбирать жену себе будет.
Я кивнула молча. Пошла воды в свой сарай натаскала, глины наковыряла, вымылась, одежду натерла, опять мокрую на тело надела и на кухню помогать.
Автодья-то на нас покрикивает, указания дает, а я молчу.
Да что же ты, онемела, что ли? удивляется.
А я руками развожу и на рот показываю, не могу говорить и все тут.
Помрачнела повариха, нахмурилась, на потолок посмотрела, черпаком медным по печке постучала.
Ох, говорит, и он дурень, и ты, девка, дура, лбы толоконные, дубовые, гордые. Видимо, пока не расшибетесь, не поладите.
А я знай себе тесто мешу, капусту крошу, пирожки леплю, в печь выкладываюхорошо рядом с печкою, жар идет, одежда сохнет. Так до вечера мы готовили, а потом пришла я к себе в каморку, письмо перечитала и порвала его. Побежала к Авдотье, попросила еще бумаги дорогой кхитайскойи села писать.
«Батюшка родной, Марья моя любимая. Не бойтесь и не жалейте меняжива я, забрал меня полоз великий, Кащей Чудинович, к себе в мир подземный. Ты, Марьюшка, себя не винине тебя он хотел, а меня, перепутал в темноте-то. И ты, батюшка, не печалься, что за долг твой я ушлане обижают тут меня, живу в неге и радости, сплю до полудня на перинах пуховых, а потом сижу, орехи сладкие ем, медом запиваю. Выделил мне царь щедрый самые лучшие палаты да десяток служанок, как царевна тут живу в почете и уважении.
Хорошо мне тут, хоть и скучаю я по вам, мои родные, очень сильно. Ну, даст Бог, свидимся. Алена, сестра ваша и дочь».
Свернула я письмо, набралась смелости и пошла в терем верхний. Поскреблась в дверь опочивальни царской. Он открыл, посмотрел на меня, усмехнулся печально.
Что, говорит устало, неужто целовать пришла?
Нет, отвечаю смело, пришла письмо тебе для родных моих отдать. Дал слово ты его отправить, царь подземный, исполни уж свое обещание.
И письмо ему протянула. Он его взял, губы скривил.
Что, небось, написала, как тебе тут плохо?
Конечно, подтвердила я горячо, все расписала, нажаловалась. Да и какое тебе дело?
Я прочитаю, пригрозил он, чтобы не наврала ничего.
Я аж руками всплеснула, головой покачала.
Так куда я без вранья-то, надежа-царь? Читай на здоровье, только пойду я, а то норов у тебя горячий, зашибешь еще ненароком.
Когда это, спрашивает нехорошо, я тебя бил?
А хотелось? язвительно ответила я. Он осексяа я улыбнулась горько и прочь пошла, в каморку свою.
А с утра проснуласьукрыта я одеялом пуховым, лежат на стуле колченогом поверх одежды моей сарафан богатый, узорами расшитый, платок новый, красный, да рубаха тонкая, нежная. Стоят рядом с лаптями сапожки червленые, носочки загнутые, пряжечки золотые. Тут и дверь отворилась, Авдотья появилась.
А, проснулась, говорит. Вот тебе от царя нашего подарок, велел одеться да за стол сесть с ним по праву руку. А не наденешь, сказал, будешь гостям прислуживать.
Я встала, а повариха меня осмотрела, руки толстые на груди сложила, вздохнула с жалостью:
А почернела-то как, а похудела! Кормлю, кормлю, а все как в воду уходит. Еще бы, так урабатываться! Марш на кухню кашу есть, чтобы силы были!
Надела я сарафан свой старый и лапоточки, богатый дар аккуратно сложила на стул, на сапоги удобные с тоской посмотрела и пошла завтракать.
А Авдотья расстараласьи каша тут, и расстегаи мясные, и пирожки сладкие, и взвар ягодный, медовый. Увидела меня, головой покачала.
Вот дура-девка, опять Кащея позлить решила. Изведешь ты его, ох, изведешь. И тебя мне жалко, Алена, и его тожес каждым днем он чернеет, тоской съедаемый, на бояр кричит, на слуг рычит, а то вскочит на Бурку и давай гонять по полям, дурь выветривать.
Я молчу, глаза опустив. А она снова вздохнула.
Ешь, говорит, чтоб ни крошки не осталось!
Меня дважды уговаривать не пришлосьвсе съела, выпила, вышла во дворза лошадками поухаживала, псов покормила, опять ополоснулась и пошла поварихе с поварятами помогать столы накрывать. Туда-сюда хожу, кушанья ношуто гусей печеных, то перепелок верченых, то картофель сладкий, то масло коровье нежное. Блюда золотые выставляю и кубки глубокие, вилки двузубые выкладываюкрасиво в зале пиршественном, тепло и празднично.
А к терему тем временем красавицы подъезжаютодна другой лучше и глаже, в нарядах красоты невиданной, в жемчугахяхонтах. Их слуги Кащеевы встречают, в покои провожаютпусть красавицы отдохнут, прежде чем пред янтарны очи гада подземного предстать.
И дружина прибывает, коней у привязи оставляет. Шумно стало, громко в теремеслужанок щиплют, гогочут, девки повизгивают. Один меня сзади обхватил, я развернулась, словно случайно споткнулась, да блюдо-то со студнем поросячьим ему на голову и надела. Товарищи над ним ржут пуще коней, и он смеется, по коленям себя колотитогонь-девка, будет с кем ночь коротать!
Сбежала я оттуда побыстрее, хорошо, рассаживались уже гости дорогие. Но недалеко убежала. Поймала меня Авдотья, кувшин с вином вручила и наказала:
В пол смотри, ничего не говори, зовутподливай, кувшин в бочке этой наполняй, постучала по крутому боку бочки с вином, на царя нашего глаз не поднимай, авось, пронесет сегодня, не натворишь дел, девка. Заговорит ктоне перечь, кивай, язык свой сдерживай. Все поняла?
Я кивнула молча, кувшин схватила тяжелый да в зал потащила.
А там уже пир горой! Вокруг царя невесты сидят, как лебеди рядом с вороном, ресницами трепещут нежно, румянцем заливаются, а сами из-под ресниц вокруг смотрят, на камни драгоценные в стенах да утварь дорогую.
А меж ними воины бравые, богатыри удалыешумят, здравицы кричат, меня зовутне мешкай, наливай вина хмельного!
Кащей как меня увидел, сарафан разглядел, аж лицом потемнел, нож тонкий схватил да в стол вонзил. И манит меня пальцем к себе.
Налей вина, девка, сказал, когда подошла.
Я в чашу вина налилаон меня за руку схватил. Невесты царские затихли, на меня недобро глядя, и улыбнулась я послушно:
Нужно ли тебе еще что-то, великий царь?
Нет, сквозь зубы цедит, ничего не нужно.
Я руку высвободила, отошла, снова по кругу пошла, побежала кувшин наполнять, опять пришла наливать так и бегала туда-сюда. Кащей пьет, взором тяжелым смотрит, а вокруг него девы юные внимание его привлечь пытаются.
Ой, слышу, говорит одна, как у тебя тут красиво, Кащей Чудинович, и богато, а что же служанка твоя в тряпье ходит?
Это что, мешок? добавляет вторая, и они смеютсязаливаются.
Я кувшин стиснула, снова по царскому знаку подошла, чашу его наполнила. Ох, не пил бы ты столько, Кащеюшка, вон глаза уже дико блестят, огнем светятся.
Ой, говорит третья, а от нее, что ли, навозом несет?
И носик себе пальцами зажала. Я улыбнулась.
А что, снова говорит одна из невест Кащеевых, что же она рябая такая? То ли дело я, кожа белая, ни родинки, ни пятнышка, чисто мрамор.
«С разводами», хотела сказать я, но промолчала, зубы сжала.
А у меня, хвалится другая, кожа как мука, нежная, мягкая да теплая.
«Паршой осыпается».
Да и я не отстаю, включилась третья, моя как пух гусиный, гладкая, на ощупь приятная.
«И жира под ней как у гуся откормленного».
Эй, девка, зовет меня четвертая, а откуда такие пятнистые, как ты, берутся?
Я молчу, улыбаюсь приятно, на Кащея не гляжу, ибо взглянукувшином огрею.
Что молчишь? рассердилась краса-девица. Мне, дочке княжеской, не отвечаешь?
Вижу, царь чашу сжал, на меня искоса смотритв пол глаза опустила и не поднимаю их. Тут девица вскочила, как размахнется и меня своей рученькой пухлой по лицу приложила.
Знай, чернавка, свое место!
И тут я рассвирепела. Кувшин на нее вылила, на жемчуга-шелка, в Кащея кувшин тот бросила, трон его пнула.
Чернавка? говорю яростно, а по щекам слезы катятся. Девка тебе навозная?! Будут меня твои бабы еще позорить!
Зашипела змеею, и под визг дочки княжескойвыпороть ее, выпороть! из зала побежала. Бегу, щека горит, перед глазами чернота стоиттолько почуяла, как руки жесткие меня схватили, к телу горячему повернули, прижали. Ничего от злости дикой не вижутолько темный силуэт передо мной, у которого глаза огнем полыхают.