Север, холодно, люди ходят э-э в шкурах. В парках ходят! С меховыми капюшонами!
Алексей, раздался какой-то натужный голос Мёленбека, пожалуйста, опишите мне
Сейчас.
Лёшка сжал пластинку крепче. Подушечка пальца поползла по значкам. Неровности резьбы цеплялись за кожу.
Лицо, неожиданно проявившееся на внутренней стороне век, продержалось долю секунды и погасло. Оно было болезненно-худое, небритое, и показалось почему-то лицом мертвеца. Серовато-зеленым.
Лёшка обнаружил вдруг, что дрожит.
Алексей, напомнил о себе Мёленбек.
Да-да.
Лёшка отёр вспотевшую ладонь о бедро, перевернул костяшку. Лицо всплыло снова, и его удалось рассмотреть подробнее. Глаза теперь были раскрыты, и они оказались мутновато-серые, колючие.
Это человек, мужчина лет сорока, заговорил Лёшка. Худой, щеки это втянутые. Скулы видны. Нос узкий, такой костистый, что ли. Волосы чёрные, жесткие. Глаза серые, небольшие. На правой щеке шрам, почти до носа. Словно саблей пришлось, горизонтально. Одно ухо какое-то неправильное. Может, обрезанное? На плече значок-татуировка, то ли птица, то ли змея на лапах.
Штессан, выдохнул Мёленбек.
Лёшке почудилось, что воздух в кабинете колыхнулся, карнизные кольца жалобно звякнули, а сквозь шторы плеснуло солнцем.
Он осторожно разожмурился.
Маленьким золотым кружком сиял из глубины кресла монокль. Но вот мужчина пошевелился, и монокль погас.
Подавшийся к столу Мёленбек был бледен, борода казалась мокрой. И дышал он косым ртом неровно, со всхлипами, словно до того изо всех сил сдерживал дыхание.
Хорошо хорошо взгляд его медленно прояснялся. Ты можешь идти, Алексей.
Не угадал, да?
Поджав губы, Лёшка понёс пластинку к столу.
Нет, выставил ладонь, проскользив рукой по столешнице Мёленбек, оставь хельманне себе, это теперь твоё.
Голос его был устал.
До свиданья, сказал Лёшка.
Надо было вообще наврать, подумалось ему. Типа, нос орлиный, одноглазый. Хромой. Всё равно бы не прокатило.
Костяшку дал
Он окинул кабинет взглядом. Хорошо тут, наверное, задницу просиживать. Потолок вон весь в этих в лепнине. Сел, поплёвываешь.
Ну и ладно.
Алексей, произнёс Мёленбек, когда Лёшка уже взялся за дверную ручку, завтра жду тебя в девять утра.
Лёшка не поверил своим ушам.
Вы серьёзно?
Иди уже. Да.
Так я взят?
Взят.
А зарплата?
Завтра, сказал Мёленбек, завтра обговорим.
Он показался Лёшке обессиленным.
А у вас
Иди, разозлился Мёленбек. Или я передумаю.
И Лёшка поспешил хлопнуть дверью.
Уже снаружи, за зелеными листами ограды радость прорвалась наружу, и новоиспеченный секретарь замолотил руками по воздуху, несколько раз подпрыгнул и проорал: «А-а-а!». Далекий прохожий на перпендикулярной Шевцова улице Гусака обернулся и, наверное, хмыкнув, продолжил идти по своим делам.
Мало ли сумасшедших?
Пыльный скверик распахнул объятья. Лёшка по тропинке обогнул тёмный пруд, под ноги попалась пластиковая бутылка, и, конечно же, понесся футбол. Рамос на Иньесту, Иньеста в край на Роналду, немного не точно, но на пути встало дерево, это, извините, помог судья, теперь обратно, ага, Роналду на Ибрагимовича, Ибра грудью скидывает на Иско
Шар-рах!
Бутылка, срикошетив, улетела в сторону.
Оле-оле! Это Алексей Сазонов от души приложился к мячу и забил победный гол! Какое будущее у парня, какое будущее! Это же прямая дорога в секретари!
Лёшка, хохотнув, достал костяшку.
Хельманне. Он поводил пальцем по значкам. Ножом вырезали? Надо будет по интернету проверить. Наверное, что-то вроде нэцке японских. Только норвежское. Или шведское. Или еще чьё-то. Датское.
И мамане позвонить.
Лёшка затолкал хельманне поглубже в карман джинсов, а из нагрудного курточного извлек простенький мобильник.
Ничего, скоро он себе нокию купит. Или айфон.
Все сдохнут от зависти. Даже Сивый со своим навороченным «китайцем», который и швец, и жнец, и телевизор.
Мам, привет.
Да?
Голос мамани был насторожен. Лёшка в последнее время только деньги клянчил. Наверное, она думает, что он и сейчас позвонил по этому поводу.
Интересно, сколько Мёленбек платить будет?
Да? повторила маманя. Алексей, не молчи.
Лёшка взъерошил волосы на макушке и выпалил:
Мам, я на работу устроился.
Что? Когда?
Сегодня. Я уже собеседование прошёл.
Лёшка выбрался из скверика и мимо серо-желтого фабричного корпуса зашагал к остановке.
Какое собеседование?
Обычное. По объявлению.
Погоди-погоди, растерялась маманя. Это где? Как?
Всё, не кипешуй, Лёшка подпустил в голос взрослости. Вечером всё расскажу. Там, вполне возможно, что с жильем и питанием.
А сколько попыталась выяснить маманя.
Но Лёшка сказал:
Вечером, и отрубил связь.
Полчаса тряски в старом автобусе, пропахшем кожзамом и разогретым металлом, и здравствуй, родной микрорайон. Типовые девятиэтажки, поликлиника, забегаловка-павильон «Аист», ржавые задницы гаражей.
Сквозь зелень посаженных во дворе лип проглядывало солнце, ещё не жаркое, весеннее. Неделя до лета, а оно все никак не могло раскочегариться. Пора бы.
В небе медленно таял инверсионный след.
Жижа сидел на скамейке у подъезда с ярко горящей надписью «Игровые автоматы» и считал мелочь. Всей мелочи было четыре монеты. Что там считать?
Хай, сказал Лёшка.
А-а, ты, оторвал взгляд от ладони Жижа. Как твоё ничего?
Они стукнулись кулаками.
Жижа, то есть, Женька Журавский, парнем был высоким и пухлым. А еще медлительным и непрошибаемо спокойным. Из-за комплекции и склада характера его сначала звали Слоном, а когда он отрастил длинные волосы, то Мамонтом.
«Жижа» была кличка только для своих, которыми Женька признавал лишь Тёмку Гладилина да вот Лёшку.
Съездил я на Шевцова, сказал Лёшка.
И как? Жижа аккуратно сложил монеты в карман куртки.
Лёшка выдержал драматургическую паузу. Тьфу, блин, драматическую. На Жижу она, впрочем, не подействовала. Мамонт, он мамонт и есть. Толстокожий. Женька спокойно лупал глазами и ждал.
Пантомима, ага.
Взяли, сказал Лёшка.
Чего-о? не поверил Жижа.
Того, Лёшка подвинул приятеля на скамейке и сел. И штуку одну дали.
В смысле, тысячу? Всего-то!
В смысле, вот.
Лёшка раскрыл ладонь с пластинкой.
Что за хрень? склонился Жижа, разглядывая. Кость, да?
Малая берцовая.
Я серьёзно.
Не знаю. Думаю, моржовый клык.
Народное творчество. Резьба.
Жижа подцепил хельманне толстыми пальцами. Помял, пошкрябал грязным ногтем, понюхал и даже Лёшка скривился лизнул.
Точно, кость. Слушай, загорелся Жижа, может, это как в фильме про эти, блин такие костяные фигурки редкие.
Нэцке?
Во-во. Представь, сколько такая штука стоит.
Лёшка забрал хельманне из рук Жижи.
Ага, так мне с панталыку её и отдали.
Ну, отдали же. А этот работодатель нормальный? Иностранец?
Получше нас русский знает. Но какой-то Лёшка вспомнил уколовший шею клинок. В общем, со странностями. В камзоле ходит.
Хе, у них у всех бзики, кто богатые. Когда денег много, можно и в камзоле ходить. И голым тоже можно. У меня вон батя вечно в трусах по квартире ходит.
Он у тебя богатый?
В том-то и дело, что нет, помрачнел приятель.
Они помолчали.
Говорить вроде и не о чём больше. Фильмов нормальных в торрентах не прибавилось. В игры Жижа не играл, ни в «Старкрафт», ни в «Баттлу». До футбола ещё четыре дня.
Ну, ладно, почапал я домой, поднялся Лёшка.
Ага, ссутулился Женька. Шмыгнул носом. У тебя сотки нет? До пятницы.
Взгляд его стал просительным.
Сотенная у Лёшки была. Но Жижины «до пятницы» вовсе не означали именно до пятницы, по крайней мере, это могла быть и следующая пятница, и пятница через месяц, а там или долг забудут, или сам Жижа забудет, попробуй его переубеди, что занимал.
И все же врать Лёшка не стал.