Зеу отвела глаза от блаженной, грезящей и не ведающей о своем блаженстве Нелиды. Зашевелилась и приподнялась в постели. Самое трудноеоторвать голову от подушки. Дальше процедура вставания пойдет во многом автоматически.
Во всем теле ощущалась противная ноющая слабость. Ноги, когда она поставила их на пол и встала, оступились и задрожали.
Зеу набросила на плечи валявшуюся на полу рубашку, натянула брюки и вышла на воздух. Яркая картинка раннего утрас бликами солнца на воде, с зеленью, с неумолчным щебетом, отозвалась в ней тупым отвращением. Это чувство было так же привычно, как само утро, влажные от росы деревья, каменистая тропа под ногами и ноги, идущие сами собой, не разделяя и не принимая участия в ее тоске.
Она спустилась к воде. Постояв, вытянулась всем телом на гальке и окунула кисти рук в слабенькие холодные волны. «Труп, чувствующий тоску. Лучше быть просто трупом». Цветные, обкатанные морем камушки лежали возле лица, и их хотелось взять губами.
Сколько она давит и измывается над ней, ее болезнь? Лет с четырнадцати. Породитель же болезни, ее источниклет с пяти. (Нет, с рождения, с первого писка младенческого. Просто отчетливые воспоминания, связанные с ним, относятся примерно к пятилетнему возрасту.)
С четырнадцати до сегодняшних девятнадцатине так уж долго, четверть жизни всего лишь. Но, судя по безжалостной хватке, она не выпустит, не насытится никогда, и будущее, короткое или протяженное, ничем не будет отличаться от кромешного сегодня.
О, если б оно оказалось коротким
На острове, населенном сотней убийц, оно и будет коротким, а как иначе? Значит, в какой-то мере к лучшему, что она попала сюда.
Минут через сорок лагерь стал просыпаться.
К этому времени внутри стало тихо и бесцветно, а руки занемели от воды.
Из палаток, хижин, землянок вылезали хмурые со сна люди.
Зеу повернула голову в сторону шалаша на сваях, взнесенного на полтора метра над землей, похожего на растрепанное гнездо. Она смотрела напряженно, не моргая, так что шалаш раздвоился, расщепился, разбежался в разные стороны. Потом снова сбежался в одно, и из него показались две мужские фигуры. Одна из них, длинная и поджарая, со втянутым животом, выпрыгнула на мох, не пользуясь лестницей, и заскользила вниз по тропинке. Это был Губи, по обыкновению оживленный и свежий. Второй мужчина морщился и смотрел на солнце, разлепляя веки, одной рукой потирая грудь.
Как только он вылез и его загорелая крепкошеяя фигура появилась, вернее, впечаталась в поле зрения Зеу, мир изменился. Не было уже ни спокойствия, ни апатии, ни свежего утра, ни голосов просыпающихся людей. Тягучее ощущение несвободы заслонило собой всё. Мир искривился, параллельные плоскости прогнулись, пространство сфокусировалось в одну точку. В одну загорелую, бездумно кривящуюся со сна плоть. Все силы ее души, все стремления тела были направлены на него, к нему и свободы не было вообще.
Шимон потянулся, показав рельефную мускулатуру. Откашлявшись, сплюнул, спрыгнул, стараясь не наступить на плевок, и не спеша, развинченной походкой направился вдоль хибар и палаток, приветствуя выползающий из них народ.
За завтраком в столовой царило нездоровое оживление.
Нелида выглядела не выспавшейся и больной. (Хотя всего лишь час назад Зеу завидовала ее безмятежной дреме.) С сумрачным отвращением рассматривая стоящую перед ней тарелку с овсянкой, лаконично бросила:
Пропал Будр.
За столом у начальства было тихо и подчеркнуто спокойно. Один Велес казался суетливее обычного. Его нервная ироничная фигура в растянутом у ворота свитере двигалась почти непрестанно. Матин молчал. Лиаверис говорила мало, настороженно поводя глазами по оживленным лицам за соседними столиками. Арша курила, не притрагиваясь к еде.
Какой он разный, Велес, рассеянно поразилась Нелида, следя за движениями его неспокойного тела, и сегодняшний, он совсем не похож на всех предыдущих
По контрасту с начальниками основная масса островитян выглядела возбужденно-радостной. Нельзя сказать, что старика Будра не любили в лагере, но то, что в стане "свободных" не всё в порядке, что Велес дергается как ошпаренныйвносило бодрящую струю в достаточно однообразную жизнь острова.
Он просто дурачит всех, мужики. Ему осточертели наши рожи и захотелось покоя. Вот увидите, он скоро заявится как ни в чем не бывало, нарисуется из-за какой-нибудь сопки или скалы, вещал Шимон, озорно осклабившись и заняв, как всегда, центральное место в кругу парней.
Несмотря на уверенность в голосе, он втайне надеялся, что истина окажется более захватывающей и забавной, чем его версия. Чутко прислушиваясь и приглядываясь ко всему вокруг, он стремился ухватить эту истину первым.
А если не заявится?
Куда ж он денется? Предположить, что старик утонул, я не могу: он плавает, как дельфин. Заблудиться здесь негде
Э нет, бросьте, мужики, вступил в разговор Губи, чей глаз всегда так блестел, а губы раздвигались в такой улыбке, словно он находился во власти хмеля (хотя на острове неоткуда было взяться спиртному). Наш добряк-завхоз не производит впечатления трогательного идиота. Его замысел глубже. Ему понравилась здешняя привольная жизнь. На большой земле, сами знаете: то нельзяэто нельзя, чтобы присесть на клочок живой травки, разрешение надо выписывать. Старик желовит кайф от всего натурального и зеленого. Ему в лом, если вокруг слишком много начальников. А здесь сам себе хозяин, и воздух свежий, целебный, и рыбы в океане прорва. Вот он и принял кардинальное решение. Спрятался, а как вертолет отвалит, вылезет и будет себе жить-поживать, геморрой наживать.
Добровольно замурует себя под колпаком? недоверчиво спросил кто-то.
А что? Замурует.
На всю жизнь?!
Какая жизнь! Какая жизнь, ребята! радостно заорал Шимон. Ведь ему же под семьдесят, осталось-тотьфу! Здесь он откинет коньки спокойно. Губи, ты гениально мыслишь! Как я сам не догадался
А мне кажется, он уже умер, Танауги произнес это равнодушно и тихо.
Он никогда не спорил, но если говорил что-то, то так бесстрастно и непререкаемо, что окружающие на мгновение замирали.
А как же «оберег»? после затишья раздался вопрос.
Танауги пожал плечами.
Смелая мысль! одобрил Губи. А главное, многообещающая.
Да ну, ты уж загнул, Танауги! засомневался Шимон. Поверь мне, я не раз имел возможность проверить, как эта штука действует. Лиаверис всегда включает, когда отводит в укромное место, подкатываясь со своими дебильными тестами. Не ущипнешь, по крутой попке не шлепнешь! Сделано без халтуры
Нелида сидела, сжав голову руками. Возбужденные голоса вокруг назойливо лезли в уши, бесили и угнетали.
Черт бы их всех побрал! Каркают, как облезлые вороны.
Зеу молчала. Она проводила в молчании большую часть жизни. Заговорив, как правило, она могла только пожаловаться, а окружающие этого терпеть не могут. Всем кажется, что жалующийсяпопрошайка и лицемер, другим живется не лучше, а гораздо хуже, и они не ноют. И если на первое нытье изобразят вялое сочувствие, на второе промолчат, то третье вызовет такой приступ раздражения, что поневоле прикусишь язык и научишься жить молча.
Шимон отделился от парней и подошел к их столику. Наклонившись к Нелиде, он заговорил ей о чем-то на ухо, сладко улыбаясь, перебегая глазами по лицам женщин вокруг. Взглянув на Зеу, подмигнул ей ласково, и от этого знака внимания она еще больше помрачнела, чувствуя, как кровь гудит в ушах и сердце стучит, как лапы убегающего от зверя кролика.
Этот человек властвовал над нею тотально. Проник, пропитал ее насквозь, так что она была уже больше им, чем собой. (Полностью своя собственнаяразве что одна тоска.) Встречая глазами шальную, размашистую фигуру, она захлебывалась в ноющей боли, которой могла бы болеть рука, отрезанная от тела и знающая, что тело гуляет одно, без нее, на свободе.
Нелиду видимо злило то, что шептал ей Шимон. Она огрызнулась несколько раз на его слова, и чем раздраженней она огрызалась, тем ласковей становилась его улыбка. Наконец, она сдернула с плеча его руку и отвернулась. Шимон с покосившимся лицом отошел. На подходе к приятелям лицо выровнялось, но из бесшабашно-веселого стало озабоченным.