Разве ваш роман «Факельное шествие» не о национальных проблемах? это уже прозвучало по-русски. Причем, с московским говоркомДавыдов прекрасно различал акценты.
Денис повернулся на голос.
Это Кротов, «Литературная газета». Он! На линкор или крейсер не тянет, но в качестве противолодочного кораблявполне. Все-таки выставка в Варшаве, сюда Соловьева не пошлешь! Приходится обходиться рыбками помельче!
Кротовтот еще кадр! Старый, проверенный, верныйнастоящий шакал пера! Грузный, потный, с лицом, на котором написано хроническое несварение и многолетний запор. Желчный, злой, сочащийся недоброжелательностью, как гнилое мясокрасной жижей. Давыдов-беллетрист для него всегда был недостаточно высоколоб, но писать о нем приходилось: он модный тренд! Его переводят! У него большие тиражи на западе и в бывших советских республиках, и читатели ходят за ним, как собачья стая за течной сукой! Какая несправедливостьуделять внимание писателю, который не желает писать скучно, не любит интеллектуальную прозу, не смотрит на коллег по цеху, оттопырив нижнюю губу, и не поддерживает нынешнюю идеологию страны, на языке которой, мерзавец, имеет счастье творить!
Нет, господин Кротов. «Факельное шествие» не о национальных проблемах: это книга о реинкарнации нацизма. Она о нацизме и нацистах, какими мы видим их сегодня. О том, что ониреальность.
Очень неполиткорректная книга, заметил Кротов походя. Особенно в вашем нынешнем положении и для вашего нынешнего окружения.
Ответ его не интересовал, он заготовил речь заранее.
Если бы ее написал какой-нибудь политик левого толка, то это было бы в порядке вещей. Но вы не политик, вы автор жанровой литературы, причем в стране, для которой пишете на языке врага. Но выразрешенный враг и позволяете себе ерничать, издеваться над серьезными проблемами, зло подначивать и читателей, и власть. Вы, наверное, чувствуете себя, как шут при королевском дворев полной безопасности. Вам же все прощают
Точно! воскликнул Давыдов, изображая радость.
На самом деле он некоторое время раздумывал, не устроить ли прямо сейчас безобразную сцену с мордобитием, но представил себе, с каким ликованием этот литературный червь от критики получит телесные повреждения и начнет всем демонстрировать разбитый пятак, и от интересной в общем-то мысли отказался.
Конечно же вы правы! И какое точное, исторически оправданное сравнение! Шут при дворе! Мне все можно! Низкий жанр! Прекрасное положение, господин Кротов! Не находите? Могу говорить что хочу! Писать что хочу! Ездить куда хочу! И нет надо мною ни цензора, ни главного редактора. Я имею право быть неполиткорректным. Меня за это не уволят, потому что я нигде не работаю. И обязательно где-нибудь издадут, потому что меня с удовольствием читают. Не у вас, конечно, но, как выяснилось, это не самое большое горе. Великое преимущество автора жанровой литературыменя никто не принимает всерьез, но зато все читают! А если читают, то и переводят. А если переводят, то, значит, продают. А вас и ваших протеже конечно же принимают всерьез, но, увы Улавливаете разницу?
Кротов криво усмехнулся, рассматривая оппонента, как высший примат рассматривает какого-то земляного червяка, только что обнаруженного в куче палых листьев, но ничего не ответил.
Значит, для вас, Давыдов, наступили золотые времена? Остались без конкурентов?
«Вот скажу. Да и хрен с ним! подумал Денис, ухмыляясь в ответ. Наткнуться бы на него без свидетелей, вечерком Нет. Не получится. Убежит. Да и нельзяЕвропа все-таки! Но как же чешутся руки»
Конечно же, господин Кротов! А еще мы остались без вас, о чем жалеем с утра до вечера. И без возможности хвалить мудрость вождя! И без необходимости поддерживать его политику!
Вы, Давыдов, сказал Кротов, ухмыляясь, теперь поддерживаете другую сторону. Заокеанскую. Вам так удобнее. И хвалите своих новых вождей. Но при этом пишете на русском! И рано или поздно вам ваши новые хозяева это припомнят!
Девочка, переводившая разговор на польский, с недоумением посмотрела на Дениса, зрители на стенде возмущенно загудели.
Денис сделал успокаивающий жест рукой.
Понимаете, Кротов, языкне ваша собственность, и слава Богу. Это язык миллионов моих земляков, моих родителей. Это язык моей мамы, а вы пытаетесь сделать его языком врага. Я понимаю, что вам неприятно, что меня читают и в Варшаве, и в Москве, и в Киеве. Но вам придется с этим смириться и жить. А кто мне и чего припомнит, я уж как-нибудь сам разберусь. С вами мы на сегодня закончили Переходим к следующему вопросу.
Давыдов медленно разжал кулаки. На ладонях остались следы от ногтей.
Господин Давыдов!
Незнакомая женщина лет тридцати пятисорока, лицо такое незапоминающееся, что хоть раз сто встречай, не узнал бынабор среднестатистических черт, накрытый сверху жиденьким каре мышиного цвета. Одета, правда, ярко, но и это не спасает. На бейдже что-то написано: синие буквы на желтом фоне, наверное, название газеты, но какой именноне разглядеть, да и не важно.
Важно улыбаться.
Вас называют писателем-фантастом, Денис. И в каждой вашей книге есть фантастическое допущение. Почему именно фантастика для васосновной жанр?
Голос у нее несколько лучше внешности, но не намного, хотя она пытается припустить чуть хрипотцы для сексуальности, только получается похоже на хронический ларингит. Но вопрос нормальный, без второго дна. Возможно, она даже читала «Факельное шествие». Или «Плохие новости на понедельник».
А почему нет? Чем фантастика хуже исторической драмы? Или городского романа? Скажите, Анна Каренина существовала в реальности? А каким был Кристобаль Колон, если он был? Тарас Бульба, князь Серебряный, Захар Беркут, дАртаньян? Кто они? Исторические фигуры, плод воображения авторов? Вот Сенкевич выдумал Богуна или описал? Или и то и другое? Весь мир, который мы помним, выдуман писателями! Мы знаем войну 1812 года по роману Льва Толстого, революциюпо Лавреневу, Бабелю, Алексею Толстому. Всевойны, катаклизмы, великие открытия, научные свершениядля нас сохранили писатели. Кто из обычных людей станет читать хронику, когда есть романы? Восстание Спартакаэто Джованьоли, адэто Данте, Южная Америкаэто Маркес. Каким останется в истории политик, зависит не от него и даже не от его дел, а от летописца. Что мы будем вспоминать о событии через 20-30-50 лет, зависит от того, что напишут о нем писатели.
И журналисты! не выдержал Кротов. Между прочим
Денис решил реплику не игнорировать, но подержал паузу, дожидаясь, пока закончат перевод на польский.
В первом приближениии журналисты тоже. Но статья живет несколько часов, в лучшем случае несколько дней или месяцев. Книги более долговечны, особенно хорошие книги. Мир, в котором вы живете сейчас, придуман намиписателями, уж простите за нескромность! Все выесли мне придет в голову описать сегодняшнюю встречустанете плодом моего воображения, оставаясь при том обычными земными людьми! Да, это так Воображаемое и реальноеэто даже не Инь и Янь. Это просто одно и то же, и через несколько лет после того, как события произошли, никто не знает, что придумано, а что нет. Да что тамчерез несколько лет! Слышали присказку: врет как очевидец?
По залу прокатился легкий смешок.
Меня считают фантастом, продолжил Давыдов, улыбаясь, но я не пишу фантастику. Я пишу о том, что мне интересно, что меня волнует. Мне надо сделать книгу такой, чтобы вы ее запомнили, чтобы порекомендовали прочесть ее вашим друзьям и близким. И если для этого нужно фантастическое допущение, то я с удовольствием его сделаю. И оно станет реальностью для тех, кто роман прочтет, полюбит моих героев и проживет с ними придуманный мною кусок жизни. Это не фантастика, это просто литература. В литературе нет высоких и низких жанров, есть хорошие писатели, которые пишут интересные книги, и плохие писатели, которые пишут книги скучные. Есть люди, не владеющие ремеслом, и люди, ремеслом владеющие. Одних вы будете читать, даже если они напишут телефонный справочник, а других не будете, что бы они ни написали. Первично читатель выбирает не жанр, а рассказчика. Вот и все. Я ответил на ваш вопрос?