Шимп запел на своей скале, осознав в несчастье значение слов:
— Подождите меня!
Он измерил взглядом расстояние до дна, сцепил зубы и снял руку с глинистого уступа, собираясь спрыгнуть. Но не успел согнуть колен, как почувствовал, что в воздухе что-то переменилось, послышался легкий гул, новый и непонятный. Топот стада звучит иначе… Звук стал громче, ближе, он шел от верховья оврага, ближе… Шимп замер, глядя на обрыв, заслонявший, что было за поворотом, и охотники остановились — в лицах гордость смешалась со страхом — и тоже взглянули в ту сторону. Они попятились, сгрудились, растеряли гордость и радость — остались страх и смятение. Гул превратился в оглушительный рев. Из-за склона, будто лапа чудовища, вырвался поток, где с грязью и пеной летели огромные камни, ветки, глыбы глины, сорвавшиеся животные. Он ревел и бурлил и глубиной был больше мужского роста. Он подхватил охотников — старших, мальчиков, молодых, — подхватил, закрутил, завертел, отнимая копья и силу. Бил их головами о камни, швырял лицом в грязь, выкручивал руки и ноги, словно соломенные жгуты. Он был слеп, всесилен и всеобъемлющ. Наконец грязевой вал схлынул, и его рев сменился грохочущим гулом воды. Вода сгладила, выровняла обвалившиеся склоны, приняла в себя упавшие глыбы и понесла рекой, черной, словно сырая земля, перечеркнутая полосами желтой пены. Вода сбила с ног Яростного Льва, подхватила задом кверху, и только отчаянные дерганья ляжек говорили о том, что он не утонул и пытается перевернуться. Старейший из Старейших выполз на склон, вжавшись в жидкую грязь, и плевался черной водой. Новый оползень снес его в воду. Теперь вода доходила чуть выше колен. Прекрасная Птица поднялся, но едва не свалился снова, увидев рядом с собою зигзаги зеленой змейки. Стрекоза сидел посредине, выл и икал. Ниже по течению поднялся Старейший из Старейших. Лицо его вновь было бесстрастно, но на этот раз потому, что его сплошь закрыла грязевая маска. Наконец сошла и вода — местами еще бурлили водовороты, но глубина их была едва до лодыжек. В тишине стало слышно, как шлепают по грязи Леопарды и — плюх! плюх! — плюхаются со склонов комья глины.
Успевший спуститься всего на треть склона, Шимп сидел теперь на высоком сухом месте. Он разглядывал лица охотников, рот приоткрылся. Леопарды молча собирались вместе. Шимп засмеялся. Захлопал руками по коленям так, что едва не свалился. Запрокинул голову, по щекам потекли слезы. Он хохотал, а когда не хватило дыхания, заухал, как роженица. Смахнув грязь и прилипшие волосы, Леопарды зло посмотрели вверх. Шимп перевел дыхание и пропел:
— Мы Люди-Рыбы! Ра! Ра! Ра!
Прекрасная Птица выдернул из волос одно ободранное перо и зажал в ладони:
— Как же теперь Прекрасная Птица будет летать?
Он заплакал, и слезы проложили на его лице светло-коричневые дорожки. Сутулый Орел швырнул в Шимпа грязью. И все с громкими воплями принялись бросать в него чем попало. Комок глины с застрявшим камнем угодил Шимпу в плечо. Шимп замолчал и ухватился за склон. Задрожавшим голосом он пропел:
— Могучий Слон, который упал ничком у ног Антилопы, прыгнул бы, как Леопард, но нагнулась ветка, торчал корень…
— Ты!.. Шимп!
Сутулый Орел торопливо нашаривал болу. Отвязал, и закрутилась бола над головой — вжик, вжик! Яростный Лев бросился на уступ, поднялся немного, но съехал вместе со съехавшей глиной. Камни бол замолотили по склону, и Шимп, кожей почувствовав дрогнувший воздух, отшатнулся, как от удара. Негодующий, быстро вскарабкался он наверх, оглянулся, прикрыв козырьком ладони глаза, и увидел погоню. Сердитый, неуклюже заковылял в траву, побежал и бежал, пока не оказался вне досягаемости их копий.