Она начинала с этого вопроса все их разговоры последние три года, с тех пор как снова обрела память. Да, мам, так Гермиона отвечала каждый раз.
Потомнабор обычных тем. Работа («Как обычно, её много»). Рон («Балбес!»). Здоровье («Ты похудела», «Я только и делаю, что ем»).
Отвечая, Гермиона позволяла своему взгляду скользить по комнате, выхватывая мелкие детали и подробности быта родителей: папин любимый томик Шекспира на подлокотнике кресла, мамины записи и наброски для статьи, свежие цветы на верхней крышке фортепиано, вчерашняя газета. Он на конференции, да? рискнула спросить Гермиона.
Вместо ответа мама сжала её руку и сказала тихо: Он отойдёт, вот увидишь. За три года не отошёл
Стирая родителям память, Гермиона не сомневалась в своём решенииона должна была так поступить. И она спасла ихменьше чем через месяц их дом разрушили Пожиратели Смерти. Восстановить память было труднее, но и с этим Гермиона справилась, однако она не рассчитала одноготого, что её не простят. Мама была слишком рада её видеть тогда, а папа
Твёрдый, спокойный, надёжный папа, обретя вновь воспоминания, посмотрел на Гермиону тяжёлым взглядом и сказал: Я не так тебя воспитывал.
Гермиона начала было свою хорошо продуманную речь о безопасности, но не сумела договорить и первое предложениещёки опалило стыдом. Очевидно, ты не зря училась на факультете безрассудных авантюристов, Гермиона, он сделал паузу и добавил: Я разочарован в тебе.
Это были самые неприятные и самые страшные слова, которые можно было представить, как тогда показалось Гермионе. Но она ошиблась, потому что последовавшие за ними были ещё страшнее: Ты можешь оставаться в моём доме. Можешь приходить, если пожелаешь. Но не обращайся ко мне. У меня дочери нет.
Первое время она пыталась выпросить прощение, взывала к логике, к чувствам, плакала. А потом стала приходить реже, подгадывая дни, когда папы не было дома, как сегодня. Иногда нужно больше времени, мама снова сжала её руку, Гермиона кивнула.
Они разговаривали ещё часвсё так же ни о чём.
К себе Гермиона вернулась поздно, к ночи. Рона не былоон не так уж часто оставался у неё на ночь, предпочитая свою берлогу в конце Косой аллеи.
Обычно она радовалась одиночеству, но сегодня ей больше всего на свете хотелось, чтобы её кто-то обнял и пожалел. Однако она не успела поддаться уныниюв окно влетела сова и бросила ей в руки конверт с министерской печатью. Внутри оказалась короткая записка:
«Зайди ко мне завтра с утра, есть важный разговор. Кингсли».
Глава вторая
К Кингсли в кабинет Гермиона перешла через камин. Он сверкнул белозубой искренней улыбкой, от которой так и не смог избавиться за три года в политике, и размашисто махнул рукой, указывая на удобное кресло для посетителей (для желанных посетителейГермиона знала, что для нежеланных Министр трансфигурирует кресло в жёсткий табурет). Здравствуй, Кингсли, с обычной осторожностью произнесла Гермиона, расправляя мантию.
На самом деле, ей было непросто общаться с Министром магии так, запросто, но иного обращения Кингсли не принимал и не понимал, всякий раз напоминая: «Мы же члены Ордена». Что-то случилось? Я поняла из записки, что дело срочное
Кингсли задумчиво потёр ухо, где раньше блестела знаменитая серьга, от которой пришлось избавиться ради министерского кресла, и ответил: Не срочное. Но важное.
Он замолчал, что-то обдумывая, снова потёр мочку уха, выдохнул и произнёс: Однажды ты уже сумела блестяще воплотить в жизнь план Дамблдора. Ты знаешь, о чём я говорю. Мне нужно, чтобы ты сделала это снова. Помогла уничтожить крестражи? уточнила Гермиона и тут же добавила: Извини. Нервное. Мы не скоро ещё сможем спокойно говорить об этом. Все мы, помрачнел на мгновение Кингсли. Нет. В этот раз план более Жизнеутверждающий?
Гермиона сглотнулаеё до сих пор бросало в дрожь при воспоминании о том, как, сидя в палатке, она до изнеможения листала книги, вглядывалась в символ на странице «Сказок барда Бидля», вновь и вновь стискивала цепочку медальона Слизерина и пыталась понять, что хотел сказать великий волшебник Альбус Дамблдор, какой оставил намёк троим перепуганным недоучившимся подросткам. Однозначно, Кингсли поднялся со своего места и отошёл к камину, стукнул по нему палочкой, блокируя вход, и начал говорить: Альбус Дамблдор был великим волшебником и удивительным мыслителем. Если бы он пережил войну, наш мир стал бы ещё лучше, чем он есть сейчас. Боюсь, в нашем времени уже не будет такого мощного ума и такой искренней души, какими был наделён он.
Гермиона опустила глаза вниз, на собственные сложенные на коленях рукислышать такие слова от хитроватого, азартного, храброго и немного взбалмошного Кингсли Шеклболта было непривычно, и ещё непривычней был его тоннаверное, когда-то таким тоном христианские апостолы рассказывали об Иисусе. На собраниях Ордена мы часто говорили о том, каким видим мир после победы над Волдемортом. Дамблдор надеялся, что наступит новая эпохарасцвет волшебного сообщества, настоящее возрождение из пепла косности и ограниченности. Три года мы делали всё возможное, чтобы выйти хотя бы на тот уровень, на котором были до начала войны. Нам это удалось. И пришло время начать делать то, чего хотел Дамблдор.
Гермиона нахмуриласьона не могла сказать, в чём дело, но в груди что-то неприятно сжалось. Её способности к прорицаниям были отвратительны даже на общешкольном уровне, но сейчас она была уверена, что испытывает очень нехорошее предчувствие. Кингсли, я ошибаюсь, возможно, но разве профессор Дамблдор говорил не о всеобщем равенстве и любви? И о них тоже, Кингсли грустно улыбнулся. Он не сомневался в том, что любовь спасёт мир, но мы едва ли можем что-то сделать с этим на законодательном уровне, он хмыкнул, разом избавляясь от грусти и мрачной задумчивости, развернулся, снова сел за стол и опять улыбнулся, в глазах его блеснул радостный, озорной огонёк. В первую очередь Дамблдор говорил о вреде изоляции. Сейчас мыдикое племя, запертое среди немагического сообщества. Если бы мы были частью всеобщего мира, Волдеморта и его сторонников не было бы. Если бы не было идеи превосходства над магглами, Статута о Секретности, нелепых переодеваний в магглов и постоянной работы команды обливиаторов, мы не переживали бы одну за другой две страшные войны.
Мерлин, пробормотала Гермиона, ты же не хочешь сказать, что Конечно, нет, он откинулся на спинку кресла, мы не пойдём к магглам и не объявим о своём существовании. Но мы начнём сотрудничествоболее активное, чем сейчас.
Гермиона ничего не ответила. Она сама разбиралась в старых законах, составляя архив, и знала, что волшебникам нужно было многое изменить. В конце концов, у них так и не было отменено рабство! Но в то же время она помнила свой шок, когда впервые услышала о волшебстве. И шок своих родителей. Это было и радостно, и страшно. Родителям, наверное, даже скорее страшно. Сейчас она вполне могла понять, как тяжело им было поверить в то, что совсем рядом есть невидимый мир, полный волшебства, населённый диковинными и опасными существами, мир магов, способных перемещаться мгновенно на огромные расстояния, читать и менять чужие мысли, открывать любые замки, в конце концов. Очень хотелось напомнить, что в истории было немало примеров, когда волшебники пытались обнаружить себя, но она понимала, что, раз Кингсли вызвал её, значит, он уже принял какое-то решение. И ей как сотруднику Министерства придётся подчинитьсядаже притом, что пока сохранялась видимость доверительной беседы. Я понимаю твои сомнения. Скажу честно, я бы предпочёл поручить это дело кому-то из старшего поколения Ордена, тому, кто Слышал всё от самого профессора Дамблдора, да? предположила Гермиона.
Но таких почти не осталось. Не Флетчеру же поручать. Ты знаешь маггловский мир, и при этомодна из лучших волшебниц своего возраста, и не красней, это правда. К тому же, у тебя аналитический ум, и ты умеешь работать над трудными задачами.
Гермиона встретилась с Кингсли взглядом, но неприятное ощущение никуда не исчезло, хотя в его глазах она прочла уверенность и спокойную решимость. «Успокойся», велела она себе и бодро спросила: И что нужно сделать? Всего лишь создать сказку.