Ты кто? Взяв прохладный кувшинчик с квасом, спросил он.
Ульяна. Улыбнулась девушка, показав краешки белых зубов. Устина дочка. А вот и Андрюшка, брат мой. Он вас проводит.
Андрюшка был подросток лет четырнадцати, Гэбриэл уже видел его мельком. Поглаживая длинную морду вороного эльфийского скакуна, он спросил, с восторгом глядя на Гэбриэла:
А конь-то тот самый?..
Который? Нахмурился Гэбриэл.
Ну, который через фургон перелетел?
Здесь вообще есть хоть кто-то, рассердился Гэбриэл, кто хоть чего-то обо мне не знает?!
Да вы не подумайте худого, княже! Сделал Андрей честные глаза. Здесь болтунов нету! Чего мы знаем, о том не болтаем!
Да? Гэбриэл взлетел в седло, забрал повод. Ну-ну.
Так конь-то тот?
Нет.
А тот тоже эльфиец?
Олджернон.
Андрей тоже лихо взлетел в седло длинноногого русского сивки, и, упрямо не замечая недовольства «князя», заявил:
Нам туда, княже. Задами проедем, там тропа по берегу, а потом на скалу, но там пешком придется, пойдете один, я коней посторожу. А масть у коня какая?
У которого?
У того самого?
Серая.
Поглядеть бы! Сейчас, почитай, весь Остров о вашем коне говорит. А фургон большой был?
Нормальный такой. Сдался Гэбриэл, который и сам в душе гордился и своим конем, и собой, и тем прыжком. Непробиваемое дружелюбие парнишки было при этом каким-то симпатичным и естественным, злиться на него не хотелось. Потом Гэбриэл понял, что этоотличительная особенность большинства его валенских подданных. Среди его челяди были такие, кто по рвению и желанию ему угодить превосходил Бонифация Гриба, но большинство вели себя так, словно титул и властьэто не повод и не причина для уважения. И тем более, страхастраха в руссах, пожалуй, было меньше всего. А еще Гэбриэла поразило впоследствии то, что коренные валенцы, нордландцы в четвертом и более поколениитак и не соизволили научиться говорить по-нордски, и в деревнях и на простых улицах он слышал только финскую и русскую речь. Наглые, насмешливые, бесстрашныебыло его первое впечатление о подданных.
Но все и всех затмевали природа и горы, окружающие его. Скалы, море, птицы, бездонное северное небо, украшенное немыслимыми облаками-башнями самых невероятных форм. Он и тысячи миль не отъехал от дома, но все здесь было настолько иное, что Гэбриэл словно попал в другой мир. И этот мир приводил его в восторг и, одновременнов тоску. Он был еще здесь, и уже скучал, и это было и странно и правильно.
Андрей охотно отвечал на его вопросы: как называется гора, какие есть деревни в округе, сколько людей в них живет?
А это что? Гэбриэл показал на руину на плече горы.
А это Дунькина башня. Сообщил Андрей. Там Дунька-дурочка повесилась.
Какая Дунька-дурочка?
А не знаю, это до меня еще было. Все говорят: «Дунькина башня», да и все. Он почесал в затылке. Там страшно очень.
В смысле?
А в самом, что ни на есть. Мы туда в ночь творилы забирались, так того испужались малость. Внутрь не пошли. Нечисто там. Все говорят: там черт живет. Наверное, правда. Кони их, шедшие бодрой рысью, сбавили шаг, выбравшись на берег моря, почти к самой кромке прибоя, пошли, потряхивая головами, по прибрежному песку, «украшенному» гниющими и высохшими водорослями, мусором и обломками дерева. Море, спокойное, ленивое, с легким шипением облизывало песок и гальку рядом с лошадиными копытами. Гэбриэла так и тянуло всматриваться в морскую дальне увидит ли он, как Лада, охотящегося дракона? Но сколько хватало глаз, горизонт был чист, если не считать обитателей Птичьей Скалы. Острова и островочки, похожие на спины морских зверей, голые и ощетинившиеся лесом, скалистые и с пологими берегами, были повсюду, сколько хватало глаз. Кое-где острый глаз полукровки замечал лодки и паруса шхун, рыбаки и охотники на морского зверя вели свой ежедневный промысел. Солнце пекло, но с моря дул освежающий ветерок, и Гэбриэлу все больше здесь нравилось.
Пройдя под отвесной скалой по узкой полоске галечного пляжа, они поднялись на пригорок, с которого на скалу уходила узкая и прихотливая тропинка, как и сказал Андрей, для лошади не подходящая. Гэбриэл спешился, отдал поводья мальчишке, который тут же принялся наглаживать эльфийского коня, любуясь им и лукаво погладывая на графа.
Да прокатись, прокатись. Хмыкнул Гэбриэл, и мальчишка, бросив поводья своего коня, который тут же спокойно потянулся к травке, птицей взлетел в седло. Глаза горели чистым подростковым восторгом: на эльфийского коня пацан сел впервые, а легенд об этих скакунах по острову ходило предостаточно. Гэбриэл вновь ощутил себя мальчишкой, который, припав к конской гриве, в галопе забывал ферму, Мамашу, забывал все на свете, и оставались только он, конь и стремительное движение, ветер в лицо, всепоглощающая, истинная свобода. Невесело усмехнулся своим воспоминаниям и пошел по тропе вверх.
Тропинка оказалась впору разве что для козы. Тропа опять неприятно напомнила Гэбриэлу его побег с Красной Скалы. И почему он здесь постоянно думает о прошлом, причем, о самом тяжелом прошлом?.. Легко прыгая по камням, Гэбриэл поднялся на скалу, огляделся. Все, что он видел отсюда, было так прекрасно, величественно и даже торжественно, что горло сжал спазм восторга. Суровые, непомерные в своей высоте горы, подернутые сизой дымкой Дебри, обитель прекрасных Фанна, море Теперь Гэбриэл вдруг подумал, что лучше понимает своего оруженосца. Иво тоже красив, даже кажется немного нежным, но внутри он, как эти скалы и моредикий, свободный и сильный. "А тетка-то его где-то тут проживает. Мелькнуло в голове. Надо бы ее навестить Что бы он там про это ни думал". Восторг так и распирал его изнутри, захотелось как-то выплеснуть его, и Гэбриэл, раскинув руки, закричал от всей души, как он когда-то говорил брату, "что-то глупое, но громкое".
Совершенно с тобою согласен, юноша. Раздался рядом спокойный голос, и Гэбриэл резко развернулся.
Он представлял себе Афанасия Валенского сухоньким старичком, но перед ним сейчас стоял крепкий мужчина среднего роста, не старше пятидесяти, светло-русый, с короткой аккуратной бородкой и убранными в хвостик волосами. Одет он был в простую рясу, подпоясанную веревкой с узелками, из под краев рясы выглядывали добротные сапоги. Глазаспокойные, серые, у губ морщинки, наводящие на мысль о непростом, немного насмешливом нраве. Гэбриэл в первый миг растерялся, разглядывая его, потом вспомнил, что это невежливо, а мужик для местных чуть ли не святой, не стоит его обижать, и вроде поклониться надо, а с другой стороны, он граф, или не граф?! Потом все-таки решил поклониться, но тут Афанасий поклонился сам:
Здрав буди, княже.
Я не князь
Ты сын принца, по-нашему, великого князя, значит, княжич. По-нордландски эрл, по-нашему, князь Валенский. Глаза Афанасия улыбались насмешливо, но насмешка была доброй, без ехидства, и Гэбриэл улыбнулся сам:
И тебе не хворать. Я тут
Знаю, за благословением пришел. Ну, что ж, коли пришел, благословлю. Он оглянулся, вздохнул от всей души:
Красота! Ничем отечество мое, Новгород Великий, не напоминает, а все же любо мне здесь все. А к Северу, к Вызиме, еще краше. Фьорды, как лабиринты в горах, развалины замков драконьих
Ты был в Ивеллоне?
Был. Далеко мы зашли, дальше всех. До озера Табат, есть там такое, красоты место неописуемой, маками и ромашками холмы поросли, просто ковер цветной, низиныирисами, да таких расцветок необычайных, глаз не верит. Там всех Орда и растерзала. Я один ушел. Чудо спасло, не иначеОн вновь огляделся. Слышал я, что ты нашей веры, православной?
Да, я То есть, я хочу в вашу веру. Римская мне не нужна, не верю я в нее. После Эдикта этого
От противного, значит?
Я из Элиота в Гранствилл шел с руссами. Со Ставром. Я тогда шальной был, только одно и понимал: что свободен. Но там священник был, отец Михаил, он мне рассказал много, и молитве научил, я только так и молюсь, хотя Отче наш знаю.
Ну, что ж. Афанасий указал на камни. Присаживайся, Гэбриэл, сын Гарольда. Он один не назвал Гэбриэла на русский манер, Гаврилой. Поговорим.