Молот Ведьм - Яцек Пекара

Яцек ПекараМолот ведьм

Сады памяти

Имя моеМордимер Маддердин, и яинквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Я добродетельный, честный, исполненный смирения и страха Божия человек, который нашел свое призванье в утешении грешников и в том, чтобы направлять их на путь, проторенный Господом Всемогущим, Ангелами и Святой Церковью

Пиши я воспоминания, именно так бы и начал. Но я не пишу воспоминаний и не думаю, что когда-нибудь начну. И не только потому, что в душе и разуме человека всегда сыщутся места, куда заглядывать вовек не стоит, но и потому, что труд мойобычен и приземлен. Я лишь один из сонма работников нашей Святой Матери Церкви. Слуга Божий. И подвиг, который я совершаю в своей жизни чаще всего,  борьба с клопами и вшами в корчме «Под Быком и Жеребчиком», где я живу, благодаря милости владельца, ветерана Шенгена. А мыте, кто пережил шенгенскую резню,  имеем обычай держаться вместе и помогать друг другу, пусть бы и разнились один от другого профессией, происхождением или достатком.

В тот день я почивал на втором этаже гостиницы и вслушивался в стон ветра за окном. Лето уходило, начинались первые холодные, дождливые дни. И было это хорошо, ибо теперь смрад сточных канавв том числе самой большой из них, что зачем-то звалась здесь рекой,  становился почти терпимым. А ведь ваш нижайший слуга имеет необычайно тонкое обоняние: запах гниющих останков и нечистот ввергает меня в отвращение.

Я как раз раздумывал над собственным утонченным чувством прекрасного, когда услыхал шаги на лестнице. Самая расшатанная ступенька отчаянно скрипнула, а я приподнялся на локтях и взглянул на дверь. Раздался негромкий стук.

 Войдите,  сказал я, и дверь приоткрылась.

На пороге я увидел женщину, закутанную в темный шерстяной платок. Лицо ее было под цвет платка, а длинный кривой нос заставлял вспомнить ведьм с гравюр, изображавших шабаш.

Ах, насколько же ложны такие представления, милые мои. Вы поразились бы, узнав, сколь красивые и благородные женщины предаются дьяволу. Да и что бы ему охотиться меж высохших, отцветших девиц навроде той, что явилась ко мне в комнату? Известно ведь: дьяволу больше по нраву красотки-молодухи со свежими щечками и торчащими грудками. А у этой женщины красивыми были разве что зеленоватые глаза, но при том обладала она пристальным птичьим взглядом.

 Мастер Маддердин,  сказала, склоняя голову.  Захотите ли вы меня принять?

 Прошу,  ответил я и указал на табурет, а она присела на краешек.  Чем могу служить?

 Мое имя Верма Риксдорф, благородный мастер, и явдова купца зерном Амандуса Риксдорфа, прозванного Жилой.

 Он был настолько прижимистым?  пошутил я.

 Нет, господин.  Я подметил, что на ее щеках появился румянец.  Его называли так совсем по другой причине

Хотел спросить, по какой же именно, но вдруг понял и рассмеялся.

 Ах, да,  сказал я, и она покраснела еще сильнее.  Слушаю, Верма. С каким делом ты пришла ко мне?

 Мне нужна помощь.  Она подняла взгляд и твердо посмотрела мне в лицо.  Помощь кого-то достаточно важного, бесстрашного и готового к путешествию.

 Будь я важным, не обитал бы в этой гостинице. Путешествие во время осенних дождей мне тоже не по нраву, а что до бесстрашия, то денно и нощно дрожу я в страхе перед Господом. Не повезло тебе, Верма. До свидания.

 Но господин,  я услышал в ее голосе беспокойство.  Мне рекомендовали тебя друзья друзей. Говорили, что ты человек, сила которого сравнима лишь с твоей же решительностью, и что нет равных тебе в преследовании дьявола и его приспешников.

 Льстят,  сказал я, ибо был глух к лести. Хотя Настолько вежливые слова всегда щекочут сердечко.

Ничто так, как первоначальное безразличие, не повышает сумму, с которой клиент готов расстаться в обмен на услугу. А за душой у вдовы купца зерном наверняка имелось кое-что посерьезней вдовьего грошика. И пусть одежда ее не соответствовала моим надеждам, но доводилось мне видеть и княжон, что одевались, будто нищенки. Да-да, не так уж много на свете того, что способно удивить вашего нижайшего слугу.

 Я не богата,  сказала она, а я пожал плечами. Ну почему бы клиентам не придумать другую песенку?  Однако я в состоянии немного заплатить за небольшую услугу.

«Будь услуга действительно небольшой, ты не искала бы встречи со мной. А будь ты красивой, нашелся бы и другой способ меня отблагодарить»,  подумал я, но не сказал ни слова. Минуту-другую смотрел на нее в молчании.

 Говори,  молвил наконец.  Как раз нынче у меня нет дел.

Будь Верма Риксдорф красивой молодой девушкой, я предложил бы ей кубок вина, но поскольку выглядела она так, как выглядела, мне даже не хотелось подниматься с постели.

 У меня есть сестра, что живет в Гевихте, в сорока милях на север от Хеза,  начала она.  Это маленький городок, а сестра переехала туда, когда вышла замуж за торговца скотом Туреля Воснитца, и надо сказать, противу воли родных, поскольку

Я вскинул руку:

 Нет нужды рассказывать мне историю твоей семьи. Мне нравятся лишь увлекательные рассказы.

Верма Риксдорф сжала губы, но ничего не ответила.

 Будет и увлекательно, обещаю,  сказала наконец.

 Ну, если обещаешь  Я кивнул, чтобы продолжала.

 Сестра воспитывает восьмилетнего сына. И рассказала мне, что у ребенка есть определенные  Она замолчала, не зная, что сказать, и нервно сжала руки.  Можно мне кубок вина?

Я указал на столик с кувшином и двумя грязными кубками. Верма Риксдорф вытерла один краем платкачто за стремление к чистоте!  и налила вина.

 А вы, мастер?  спросила и, не дожидаясь ответа, наполнила второй кубок. Подала его мне.

Снова уселась на табурет и взглянула себе под ноги, поскольку наступила на лежавшую на полу книгу. Были это «Триста ночей султана Алифа», куда как небезынтересная вещица, которую я получил от моего приятеля, печатного мастера Мактоберта. Я снова увидел, как она покраснела. Ну-ну, уж если это название ей что-то говорит, значит, не настолько Верма Риксдорф выцветшая и скучная, какой кажется.

«Триста ночей султана Алифа», конечно, находились в списке запретных книг, но как раз на такого рода нарушения глядят сквозь пальцы. Я сам видел изукрашенный, с реалистично исполненными рисунками экземпляр у Его Преосвященства Герсарда, епископа Хез-хезрона. Ха, триста ночей, триста женщининтересная жизнь была у султана Алифа! Хотя, скажем честно, повесть заканчивалась печально, ибо султана, поглощенного непрестанным трахом и не занимающегося делами государства, приказывал убить великий визир.

Зачем, ах, зачем отдавался я похоти,

В объятиях наложниц вкушая усладу?

Жаль мне сего: пред Господним лицом

Гляжу я на меч: бьет, не знаю с ним сладу,

 говорил султан в конце, и был сей монолог столь дурно написанный, что аж скулы сводило. Впрочем, рассказывали, что его приписали через много лет после смерти автора, желая добавить повести морализаторства. Вполне возможно, поскольку фантазия копиистов и печатников безгранична.

Я так задумался о султане Алифе и обстоятельствах его жизни, что почти позабыл о женщине, сидевшей напротив.

 Могу ли я продолжать?

 Ах, простите,  ответил я и отпил винца. Научу ли когда-нибудь Корфуса, чтоб хотя бы мои кувшины не крестил водой?

 Сынок сестры обладает особым даром,  сказала она, и я видел, что говорит через силу.  В святые дни его ладони и голени покрываются кровавыми ранами

Я приподнялся с постели.

 и раны также возникают у него на челетам, где варвары возложили на Господа нашего терновый венец.

 Стигматы,  сказал я.  Чудненько.

 Да, стигматы,  повторила она.  Сестра скрывала это так долго, как могла, но в конце концов дело выплыло наружу.