Я говорил. Стыд доверительно прижимается ко мне плечом, как раньше делали люди, называющие себя друзьями. И дважды оказался прав. Первоемы им больше не нужны. ВтороеЕму не нужны твои подаяния. Он не передавал приветы Правде. Он просто сжирал детей сам.
Ярость кивает.
Слушай, что говорит Стыд. Он умнее тебя.
Умный не выдумает себе дурацкое имя, поддакивает Стыд. Ты предал себя, назвавшись иначе. Страхсила, а чем силён Алхимик?
Мне горько. Я не могу просто стоять и смотреть, как те, кого я оберегал целую вечность, бездумно убивают друг друга. Расширяю горловину мешка на столько, насколько возможно, сгребаю в охапку оставшиеся леденцы, подбегаю к краю крыши и отчаянно выбрасываю сладости в беснующуюся толпу.
Угощайтесь! Берите всё! Это вам! Держите!
Кричу, но меня никто не слышит.
Я надеюсь, что они схватят бесплатное угощение, сунут в раззявленные рты, познают вкус моей крови и в них взыграет страх за собственные жизни
Леденцы гулко ударяются о мостовую, бьются о спины и головы, но них обращают не больше внимания, чем обратили бы на редкие дождевые капли. У меня ничего не выходит.
Вся твоя работа насмарку, замечает Стыд. Жаль.
Не могу больше это видеть. Взлетаю и направляюсь к своей берлоге. Мне нужно придумать, как их спасти.
7.
Ума не приложу, как он меня отыскал. Моё убежищезаваленная станция метро, тут нет ни дверей, ни окон, одни глыбы, которые для меня самого, разумеется, никогда не были препятствием. Но для людей это лишь глыбы и ничего большекак он понял, что именно здесь моя штаб-квартира?
Меня встречает уже знакомый мальчик из бара. Тот самый, который просил меня забрать его. Удивительно, но я едва не смеюсь. Я рад его видеть. Наконец мой план получает недостающую деталь.
Ну здравствуй, малыш.
Он топчется, переминается с ноги на ногу. В его глазах я вижу отголосок себязначит, не всё потеряно.
Ты подумал? спрашивает он.
Подумал, отвечаю. Как твоё имя?
Иохан.
Я почти сразу забываю. Не в моих правилах спрашивать имена жертв, отчего изменяю своим принципам сегодняи сам не могу понять.
Прекрасно. По-прежнему хочешь пойти со мной?
Мальчик кивает. Ком перекатывается по горлу вверх-вниз, выдавая волнение. Он выглядит упоительно живым. В моей груди разгорается былой азарт.
Ты молодец. Ты храбрый. Хочешь Ах, чёрт. Леденцов, прости, больше нет.
Они мне не нужны. Я и так пойду. По своей воле.
Удивительный человеческий отпрыск.
Отточенным за столетия жестом протягиваю руку. Он хватает мои пальцы с горячей жадностью, и мои губы сами расползаются в стороны. Судьба решила преподнести мне ценный подарок, и я не вправе его упустить.
Схватишь его за руку, поспешно начинаю наставлять мальчика. Держи крепко, так, будто хочешь кусок оторвать. Он холодный, почти бестелесный, как да чёрт его знает, как что. Главноене упускай. Тяни время.
Ты про что?
Едва сдерживаюсь, чтобы не ударить себя по лбу. Какой же я болван! Хватаю мальчишку за плечо и сжимаю так крепко, что чувствую пальцами каждую тонкую кость.
Ты будешь стоять тут и ждать меня. Я быстро. Мне нужно попасть к себе и забрать кое-что.
Он кривится от боли и недоверчиво бормочет:
Ты меня бросишь.
Едва не хохочу. Ребёнок боится, что его оставит Страхникогда, ни в одном городе, ни в одном столетии такого не было. Но, в конце концов, всё когда-то может произойти впервые. Что ж, малец меня удивляет.
Не брошу, поверь. Мне можно верить, я не умею лгать. Я же не человек. Это люди давятся совей ложью, она будто застревает скользкими комьями червей в их глотках и мешает вдохнуть. Я не таков. Я не из вашего рода. Просто постой.
Ну как объяснить, что я при всём желании не смогу пропихнуть смертное тело сквозь камни, землю и бетон? Я и сам не хочу, чтобы мальчишка сбегал. Без него ничего не получится.
Подождёшь?
Долгие мгновения он смотрит мне в лицо. Грязный, худой, обречённый. Интересно, что он видит? Молодого мужчину в приличном костюме? Чудовище с огненными глазами? Или своё спасение?
Подожду. Только ты недолго. Мне страшно.
Я скалюсь, не в силах рассмеяться. Какой же ты ещё живой, маленький человек.
Проникаю в своё логово. Расставляю новые свечи, зажигаю их, раскалываю стылый мрак рыжими лучами. Они вспыхивают на стеклянных боках банок, бутылей, пузырьков, дробятся в мраморных колоннах и падают на гранитный пол, разбрызгиваясь каплями апельсинового сока. Снова сравнения из мира До. Ну какие апельсины? Что в моей голове? Обхожу мешки с сахаром, выстроившиеся рядами, издалека похожие на серые трупы толстяков. Вспоминаю, как заносил их внутрь: бережно, по одному, обхватив каждый так крепко, как только мог. Я никогда не пробовал затащить сюда подобным образом человека, а сегодня уже не мог рисковать. Почти с любовью смотрю на эликсиры, которые создавал от скуки, провожу пальцами по вздутым стеклянным бокам, оставляя прозрачные следы на тонком пыльном слое и выбираю пустую банку с плотной пробкой. На всякий случай ещё хватаю палку сургуча и свечу, чтоб запечатать пробку плотнее, если потребуется.
Мальчик ждёт. Сидит у большого куска гранитной плиты, которая когда-то венчала вход на станцию. В темноте его запросто можно спутать с камнем или куском металла, но это ему на руку: крики слышатся уже близко, они повсюду. Кажется, будто весь город высыпал на улицы, чтобы бить и уничтожать друг друга. Он видит меня, поднимается на ноги, и я верю, что он почти готов улыбнуться. Беру мальчика за руку, он хватает меня в ответ, и вместе мы поднимаемся над городом, над бурлящей толпой, крики отдаляются, застывают, и за серым туманом уже не разглядеть крови, мертвецов, и тех живых, которых добивают свои же сородичи, добивают зверски, топчут ногами, закидывают камнями, мозжат головы о тротуары.
Мы наверху, нам тихо, холодно и спокойно.
Я думаю, то, что я сделаю, станет самым милосердным подарком из всех, что получало человечество за всё время. Нелепо, что его преподнесу именно я, но так уж повернулось.
Впереди чернеет Разлом. Вывернутое нутро мира, оскаленная пасть преисподней, уродливое, неестественное нечто, истинно дьявольская задумка. Мальчик в моих руках вскрикивает: слышал, да не видел своими глазами. Да, Разлом впечатляет, знаю, уж если даже у меня трепещет в груди каждый раз, когда я смотрю на него.
Он уже здесьждёт, вальяжно облокотившись на исполинский дубовый ствол, упавший больше ста лет назад и до сих пор не сгнивший, потому что даже грибки и плесень не могут на нём поселиться: в такой близости от Разлома они не выживают. Он похож на сытого кота и будто даже стал выше ростом. Опускаемся на землю, отрываю от себя мальчика, который продолжает цепляться за мой любимый пиджак.
Отчего ты не в городе? спрашиваю Смерть. Там просто праздник в честь тебя.
В твой деньмой праздник. Иронично, не так ли?
Он потягивается и выпрямляется. Стал шире в плечахбыл бы похож на какого-нибудь борца, если бы имел нормальное тело, а не клубистую черноту.
Ещё как. На, забирай.
Подталкиваю мальчика к нему. Он склоняет голову.
И всё?
И всё. Я скрещиваю руки на груди. Что сказала Правда? Она рада подаркам?
Одному будет не так рада. Может подумать, что ты уже меньше любишь её.
Она всё про меня знает. А я знаю про тебя. Все эти дети не доходили до неё, верно? Все они становились безраздельно твоими, их проглатывало твоё ничто так, как если бы оно стало всем.
По тому, как мерцает, колышется Его облик, с горечью понимаю: я прав. Он сейчас напоминает волнующегося человека, и этот краткий проблеск человечности так жуток, так мрачно-красив.
Тебе понадобилось больше столетия, чтобы понять это, мой недогадливый брат Страх. Но ты всё же привёл маленького человека. Почему?
«Потому что с тобой ему будет лучше, чем с себе подобными».
Жму плечами и подталкиваю мальчишку вперёд.
Просто. Привык.
Толкаю мальчишку со всей силой, и его словно подхватывает ветром, уносит в чёрные объятия Смерти. Мальчишка хватается обеими руками за тьму, терзает её пальцами, как мы договаривались, и в воздухе роятся чёрные бестелесные обрывки, на которые я смотрю с плохо скрываемым вожделением.