Генри Лайон ОлдиЗверь - Книга
Витражи патриархов
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
Чужой
Ты написал очень грустную сказку,сказала жена, привычно отбрасывая с лица упавшую прядь волос.
Мастер улыбнулся.
В следующий раз обязательно напишу веселую. Обязательно. В некотором царстве, некотором государстве
А потом ты медленно приходишь в себя, машинально размазывая по лицу копоть и кровь, тупо глядя на изуродованные останки патрульного корвета, понимая, что ты один, один в этой Богом забытой дыре, и аккумуляторы пистолета, сунутого в разбитый рот, оказываются разряженными
А дальшедальше ты идешь, тащишься через бесконечные маленькие деревушки, где тебя травят ленивыми собаками и почти не дают хлеба, под вялую брань и сочувствие, а выброшенные из окна старые башмаки оказываются безнадежно дырявыми и с оторванной левой подметкой, висящей на гнилых нитках. И ты идешь, тащишься, стараясь не переносить вес на левую ногу, стараясь не задумываться о будущем, пока у старой буковой рощи не встречаешь первых прилично одетых людей. В их мытых руках тонкие прямые клинки, и самый молодой из них все пятится назад, устало отмахиваясь, падая на колено, пытаясь вырвать глубоко вошедшую сталь Ты проходишь мимо, тебе безразлично происходящее, но убийцам не нужны свидетели, им почему-то никогда не нужны свидетели, и тебе тычут железом в спину, промахиваются и догоняют снова Ты забираешь оружие, ломая его на колене, не понимая, за чтои отдаешь богато украшенную рукоять встающему с земли владельцу. А потом недоумению не остается места, они оказываются на редкость неуклюжими и хрупкими, и, перехватывая рассеченную голень грязным рукавом от куртки ближнего из лежащих, ты привыкаешь к мысли о возможности убийства. И ты натягиваешь темно-фиолетовый колет с оранжевыми наплечниками, разбираешь мешанину ремней кожаной перевязи, отвязываешь от чахлого деревца чужую лошадь и впервые в жизни перекидываешь ногу через седло. В мир надо входить в такой, какой он есть на самом деле. Особенно в чужой мир.
Схватку надо было делать детальнее,сказала жена, продолжая вязать.Это сейчас модно.
Хорошо, дам детальнее,думая о своем, ответил Мастер.
Хозяин гостиницы лебезил перед золотым шитьем колета, перед ажурным эфесом меча и даже перед его породистой лошадью. Это сразу выпрямило спину, гордо откинуло голову и превратило скверное произношение в иностранный акцент. А когда хозяин пополз по заплеванному каменному полу за оброненным квадратиком из тусклого металлаон понял стоимость найденного увесистого кошелька и устыдился вспыхнувшего презрения к крохобору-хозяину. Потом стыд исчез, исчез незаметно и больше никогда не появлялся.
Гостиничная прислуга, любопытная и крикливая, сразу прозвала его чужакоми это тоже прочно приросло, став именем, кличкой, второй кожей, невесомой и незаметной. Он долго был Чужим, очень долгопока не стал Мастером.
Брусчатка мостовой и кирпич стен были нелепы и архаичны. Ты меряешь зигзаги улиц, сидишь в винной духоте кабачков и притонов, расталкиваешь ножнами толпу на карнавалах и публичных казнях, прицениваешься на рынке к плащам и девочкам Город входит в тебя и становится тобой, и лишь полное отсутствие вывесок, листков с указами и пошлых стишков на заборахполное отсутствие слова, написанного или напечатанного, выцарапанного на грязной стене или камне мостовойэта странная пустота еще смущает тебя. Но и она становится обыденной. Позднее ты заметишь, что здесь не поют песен. Даже на карнавалах. Никогда.
Пятискатные черепичные крыши, жутковатые резные флюгера в виде зубастых тварей с печальными глазами, грубо отесанные камни мощных стени неожиданно ажурная, витиеватая филигрань особняка, обветренный мрамор колонн, красноватый лак деревянных дверей Испуганный горожанин шарахается в сторону, не отвечая на вопрос, и тонкая хищная стрела у самых ног, посмевших переступить невидимую черту перед молчащим домом Ладно, это тоже город. Мглистые, понурые рассветы, темно-серые зубцы крепостных башен, глухое звяканье засовов и перекличка ленивых часовых. Это надолго. Может быть, навсегда. Ты стряхиваешь зябкое сонное оцепенение и осторожно переступаешь порог гостиницы. Будем привыкать.
Это наивно.Жена аккуратно намазывала масло на будущий бутерброд.Это наивно. Уж вывески ты мог бы оставить.
Не мог,ответил мастер.
* * *
В то утро он шел по рынку, удивляясь пустоте каменных рядов. Затем свернул в проходной сквозняк и остановился у оружейной лавки. Разглядывая диковинно изогнутые ножи в окне, он прислушивался к отдаленному низкому реву башенных труб и не обратил внимания на робкий скрип двери.
Да простит меня господин,пожилой гигант оружейник согнул спину в низком поклоне,сегодня пятый день месяца плодов, господин, пятый день, отойдите от моей лавки, умоляю вас меня убьют из-за вас, господин, пожалейте старого мечника
Он шагнул в духоту лавки, властно отстранив дрожащего человека. Оружейник торопливо бросился запирать дверные засовы и опускать на окна тяжелые ставни.
Кому понадобится убивать тебя, Мастер?
Я не Мастер, господин изволит шутить Сегодня пятый день, господин приехал издалека, он не знает В пятый день госпожа Аль-Хиро, дочь правителя, проезжает в Зеленый замок, простите мою дерзость, господин
Аль-Хиро, дочь правителя?
Дерзнувший заметить пыль от копыт коней охраны наследницы,заученно затарахтел мечник,да будет оскоплен и войдет в низшую свиту, осмелившийся же увидеть тень паланкина госпожибудет ослеплен и отправлен в бани для растирания усталых тел, поднявший же глаза на звезду Аль-Хиро да умрет как собака, ибо только орел, не мигая, смотрит на солнце Считающий себя орломда придет в восьмой день на Площадь Истины, если он не из числа повелевающих словами
За окном взревели трубы. Он отстранил оружейника, не дослушав его слов, и приник к щели ставен.
Белые мулы рабов гордо встряхивали серебристыми султанами, рослые стражи из дворцовой гвардии сдерживали горячившихся жеребцов, восемь носильщиков несли розовый паланкин, не смея склонить головы под тяжестью. А в паланкине сидела госпожа Аль-Хиро, Звезда и дочь Звезды, наследная принцессахрупкая девочка пятнадцати лет с капризными губами.
Прекрасна ты, возлюбленная моя, как столица, хороша и грозна, как полк знаменный,шепчешь ты, не отрываясь от щели.Отведи глаза, что меня победили, волосы твоикак стадо коз, что бегут с гор гилеадских, как разлом гранатащеки твои из-под фаты
Ударил раскат грома. На безоблачном небе внезапно объявилась лохматая туча, ветвистая молния рассекла потемневший мир.
Мастера! Мастера пришли!завизжали рабыни. Стража рассыпалась по переулку, выставив зазубренные копья и размахивая широкими крисами с семью ритуальными изгибами.
Ублюдки!надрывался богато одетый черноусый всадник, охаживая плетью пляшущего коня.Сволочи! Выйдите на простор! Дайте моему копью войти в вашу проклятую глотку!
Висевшее за его спиной длинное копье изогнулось петлей и прочно охватило горло кричавшего. Он захлебнулся, побагровел и рухнул под копыта, вцепившись в мертвую хватку взбесившегося копья.
Ты отшатываешься от ставен, почти бежишь по тесному грязному коридору, у самых дверей черного хода налетая на бьющего земные поклоны оружейника.
Мастер, пощадите!седоглавый великан истерически визжит, не глядя тебе в лицо.Пощадите, я не знал, кто вы, я никогда не складывал слова в витражи, я не Не надо говорить надо мной!
Он затихает и валится лицом в пол. Ты переступаешь через большое тело и спешишь по замызганной улочке обратно, в гостиницу. Слова старого мечника преследуют тебя.