Лагерная администрация к ворам и братве «от спорта» особо не цеплялась. Выдают «туберы» плани ладно. «Зэки» сами между собой разберутся.
Жулики не раз предпринимали попытки заставить пацанов рубить камень, но те им вежливо отказывали, поставленными ударами ломая носы и дробя челюсти. Семен Точило получил свое прозвище после того, как принял между ребер воровскую заточку, отказавшись выходить на работу. К счастью, выжил. И «синего», который хотел его замочить, администрации не сдал. После того случая блатные отступились, оставили спортивную братву в покое. Теперь жили параллельными «семьями», без причины друг друга не задевая
Я спрашиваю, чифирить будешь? повторил свой вопрос Гоша, высыпая в жестяную банку из-под консервов пачку черного индийского чая «со слоником» и заливая его крутым кипятком. Оставалось лишь выварить эту адскую смесь на раскрасневшейся от жара «буржуйке» почти до смолянистого состояния.
Не-а, не буду, отмахнулся Таганка. Сам травись.
За шесть лет в «зоне» Андрюха так и не пристрастился к излюбленному «зэковскому» вареву, в момент «сажающему» печень, почки, желудок и сердце. Даже курить не начал, предпочитая в свободное время «качаться» и лупить руками да ногами по набитому песком мешку.
Как хочешь, сказал Штопанный, устраиваясь перед печкой поудобнее. Подгребай, братва, раскумаримся!
В вагончике находилось еще несколько человектакие же отставные гимнасты, многоборцы, биатлонисты и прочее, «залетевшие» в колонию после неудавшихся попыток разбогатеть на рэкете.
Отойдя в угол, где был подвешен мешок, Таганцев разделся до пояса и принял бойцовскую стойку. Глухо зазвучали удары.
Через небольшое мутное стекло в окне вагончика можно было наблюдать за тем, как обезумевшие от усталости, холода и голода мужики копошатся в карьере, чуть ли не зубами вгрызаясь в вечную мерзлоту. На тачках везли породу к грузовому фуникулеру, а там уже ссыпали в самосвалы.
Конвойным на вышках тоже приходилось не сладколедяной ветер и едкая пыль не щадили никого. Но такая уж она судьба «вертухайская»: «легавому» место в будке, то есть на вышке.
Беда пришла, как говорится, откуда не ждали.
Хлипкая дверь вагончика неожиданно распахнулась и внутрь, как стадо бешеных носорогов, с криками ворвались спецназовцы. Как они подобрались незамеченными, для всех оставалось загадкой. Сема Точило не отрываясь смотрел в окно, чтоб не нагрянул кто ненарокомтак нет же, сподобились.
Всем на пол!
Лежать, мрази!
Руки за головы!
Резиновая дубинка, скажу по секрету, игрушка не для детей дошкольного возраста и почки не железные. Потому и стонала братва, и скулила, и орала, и просила не бить, корчась на грязном полу вагончика и прекрасно понимая, что никого их мольбы и крики не интересуют.
Спустя три минуты, избитых в хлам пацанов за волосы волокли к крытому брезентом грузовику. За каждым тянулась широкая полоса крови, перемешанной с грязью.
Мужики, приостановив работу, наблюдали за этой картиной со стороны. Кто с сочувствием, кто со страхом в глазах. Но преобладающее большинство составляли те, кто не скрывал своего злорадства:
Получили, понтярщики! Дармоеды!
И поделом! Хватит на мужицких шеях сидеть!
Борзота бандитская! Кровососы!
Отчасти, наверное, правы были эти придавленные судьбой бедолаги. Каждый из них вынужден был вкалывать за себя, за дрыхнущего в бараке «законника» и за братка из бандитов. Иначе можно было и «пайки» вечерней лишиться, и право на очередное свидание с женой потерять (это раз в год-то!), и даже загреметь в ШИЗО. А за что?! За то, что блатные и бандюги ставят себя выше других?!
С другой стороны, братва честных работяг и на воле не трогала («бомбили» только жирующих кооператоров), и в лагере не «доставала», чего с них взять, кроме анализов. Выбор у каждого свой: не хочешь работать, будь готов отсидеть в штрафном изоляторе, получить по зубам в «пресс-хате», отлежаться в лагерной больничке с множественными переломами и отбитым ливером. А боишься резиновой дубинки контролеравыходи на работу, будь как все.
Вот и жрите говно свое, сволочи! доходяга Чумаченко по кличке Чума, получивший срок за то, что по пьяни сбил на своем «запорожце» столетнюю бабку, выругался в сторону братвы, смачно выплюнул последний зуб. Гы-гы! хохотнул дебело. Кряхтя, присел на корточки, поднял с земли черно-желтый резец с крупным крючковатым корнем и принялся внимательно рассматривать его со всех сторон, как будто нашел, как минимум, алмаз в двадцать каратов. Гы-гы! Мужики! Посмотрите! зашамкал он беззубым ртом, подзывая других горемык, ха-ха-ха! Здоровый какой! Гы-гы-гы! Ха-ха-ха! Смех его стал громким, писклявым и истеричным. Огромный-то какой! Несчастный Чума безуспешно попытался вставить выпавший зуб обратно в воспаленную кровоточащую десну, но промерзшие пальцы не слушались, резец упал на стылую каменистую почву. А мужичок в голос разрыдался. Из глаз брызнули слезы, потекли по щекам, оставляя на черной от пыли коже светлые полоски.
Бесчувственных пацанов закинули в кузов грузовика, как мешки с картошкой.
Взревел дизельный двигатель, и машина тронулась в сторону колонии.
Ночь на «зоне»липкая тварь. Стоит упасть на жесткую казенную койку и прикоснуться щекой к плоской, набитой соломой, подушке, как она сразу же обволакивает тебя теплой кисельной массой, затягивая в кошмарные сновидения, безжалостно терзает душу и тело, не отпуская до самого утра.
Но сегодня ночь была иной. Впервые за шесть лет Таганке не снились кошмары.
Во сне к нему пришла Танькапродавщица из привокзального киоска.
Тогда, в 1984-м, в Москве на «трех вокзалах» только начали открываться кооперативные ларьки. Торговали всякой мелочью: дырявыми польскими презервативами и гнилыми марокканскими бананами, китайскими пистолетами «ТТ» и американской жевательной резинкой, успешно произведенной в подмосковных Солнцеве или Люберцах. Братва, понятное дело, взяла эти торговые точки под свой контроль. И Андрей как-то наведался к Таньке «за долей малой», которую торговка должна была еженедельно «отстегивать» пацанам «за охрану».
Маленькое окошко киоска оказалось закрытым, болталась табличка «Обед». «Мы пойдем другим путем», подумал Таганка и обошел строение.
Привет, Танюха! браток без стука открыл дверь ларька и шагнул внутрь.
Как шагнул, так и замер, проглотив язык. Девчонка в это время примеряла черные колготки-«сеточку». На голую попу примеряла. Случайно так все по времени совпало или деваха нарочно ждала появления Андрея, о том новейшая история страны стыдливо умалчивает. Но в ту секунду, когда реальный пацан Андрюха Таганка, совершенно обалдев, замер на пороге киоска, Танечка стояла, как та избушка на курьих ножках, к лесу передом, к Андрюхе задом. Ичуть-чуть наклонившись
С этого самого места и начинался Андреев сон, нагло и развратно свалившийся на его «зэковскую» подушку.
Не нужно быть Нострадамусом, чтобы с ходу предсказать, что произошло, когда Андрей узрел избушку, то есть Танюшку, плавно и зазывающе покачивающую бедрами в крупную сеточку. Если на окне киоска висела табличка «Обед», это, ясный пень, вовсе не означало, что браток с продавщицей обедали.
Киоск возмущенно скрипел и энергично раскачивался из стороны в сторону, грозясь внезапно обрушиться. Андрюха мощно потел на Татьяне. Татьяна от удовольствия кричала, как резаная, напрочь позабыв о своей священной миссии обеспечения москвичей и гостей столицы товарами, блин, широкого потребления.
Прохожие, оказавшиеся волей случая неподалеку, шарахались в стороны, опасливо косясь на ларек и бормоча что-то вроде «грабят», «убивают» или «насилуют».
Молоденький постовой милиционер, узрев подозрительно качающийся торговый павильон, отважно ринулся на защиту кооперативной собственности.
Всем оставаться на местах! Руки вверх! Милиция! бдительный страж порядка ворвался в киоск и передернул затворную раму пистолета Макарова.
В народе таких людей называют очень точнокайфоломами.
Андрюха, пардон за пикантную подробность, не успел кончить. А у Танюшки от пронзительного милицейского крика случился шок.
Читатель с медицинским образованием и без подсказки автора сообразит, что должно было произойти в результате такого вот неожиданного вторжения представителя правоохранительных органов в интимную жизнь двух добропорядочных советских граждан. Иным же растолкуем. Ту часть Танюшкиного организма, в которую с разбегу проник Андрюха, со страху немедленно переклинило. Таким образом, известная, пятая по счету, конечность Таганки оказалась намертво зажата, будто в железных тисках.