Б. К СедовБез Веры
Тем, кто недавно вернулся с войны, она снится. Комупочти каждую ночь, комулишь иногда. Комутолько первые месяцы, комувсю оставшуюся жизнь. Обязательно! Не отпускает от себя. Засасывает, словно трясина, куда только ступи шагсгинешь. Обволакивает, будто туман, в который лишь суньсязаплутаешь. Очень непросто вытравить ее из себя. Из своих воспоминаний. Из своих снов. И бывшие солдаты поднимаются по ночам в атаку, прут вперед с автоматами наперевес и перекошенными от страха и исступления рожами. Давят на спусковой крючок и не слышат выстрелов. Падают за укрытие, но тут же оно рассеивается, как дым. И приходится снова бежать. Снова стрелять. Опять убивать Но чаще убивают в этих снах их самих.
Тем, кто недавно вернулся с зоны, она тоже снится. Комупостоянно, комулишь иногда
Меня уже на протяжении месяца преследовал один и тот же сон. Притом донимать меня он начал именно тогда, когда все было позади, караульные вышки, бараки, побег, переход через парму, полная неизвестность того, что ждет впереди. К этому времени я обрел новую внешность, чистую ксиву. Я стал другим человеком. О том, кто я такой на самом деле, знали лишь несколько человек, и любому из них я мог доверять, как самому себе. Казалось бы, все мои прошлые геморрои надежно помещены в архив, покрываются там пылью и плесенью, и никто их больше не потревожит. Все позади
Ан нет!
И для начала, наверное, чтобы жизнь не казалась мне медом, пришли эти сны. Вроде бы о кичи. А вроде и нет. Точнее будет сформулировать так: сны о неволе. Там не было ни запретны, освещенной лучами прожекторов, ни вертухаев, наглых и беспринципных, ни озлобленной, готовой взорваться, поднеси только спичку, братвы. Ни кума, ни Чечева, ни Блондина. Ни единой живой души вообще.
Было тесное и холодное помещение, в котором я уже миллион лет отрешенно сидел на тонкой бугристой подстилке. Скованный по рукам. Скованный по ногам. Ко всему прочему, прикрепленный к толстой цепи.
Вот такой кошмар снился мне чуть ли не каждую ночь. И даже по утрам он не выветривался из головы, обретя облик навязчивой мысли, которая, словно заноза в мозгу, изводила меня, заставляя еще и еще раз пытаться найти ответ на вопрос: «И куда это нечистая заносит меня по ночам? В какую дыру? На какую-такую цепь?»
В этой дыре не было видно ни зги, но я откуда-то знал, что вокруг меня надежные стены, в которых не проковырять и маленькой щелочки, под которые не сделать подкоп.
В этой дыре не было видно ни зги, но было достаточно просто ощущать на себе крепкие кандалы и тяжесть цепи, один конец которой был закреплен у меня на руках, другой жеи это я снова откуда-то зналбыл намертво прикован к мощной чугунной болванке.
В этой дыре не было видно ни зги, но не надо было быть зрячим, чтобы понять, что отсюда не вырваться.
Этот сон был воплощением безысходности.
И этот сон впоследствии оказался пророческим.
Если б я знал Но я никогда не верил в вещие сны. И думать не мог, что жизнь вдруг опять даст резкий крен и кувырком полетит под откос.
Ведь я вообще не привык думать о чем-либо наперед.
ПРОЛОГ
Здра-а-авствуй, красавица!
Робко, бочком-бочком, она просочилась в кабинет Главного и замерла на пороге, подумав о том, что последние месяцы ей почти каждую смену приходится бывать в этих просторных, отделанных по евростандарту чертогах. И при этом ее всякий раз встречают одной и той же уже набившей оскомину фразой: «Здра-а-авствуй, красавица». Далее следует: «Проходите, Стрелкова. Присаживайтесь». Этаким мягоньким и пушистым, елейным голоском, в котором сквозит скрытая угроза. И едкая змеиная улыбочка.
Проходите, Стрелкова. Присаживайтесь.
Да, точно. Пока все по сценарию. Прелюдии ее встреч с Главным разнообразием не отличаются. Разнообразие будет потом.
А пока девушка, испытывая легкий мандраж, пересекла кабинет и скромно приткнулась на уголке мягкого стульчика, установленного возле стола для совещаний. Это место она занимала всегда. Точнее, последние два месяца, за которые ей довелось побывать у Главного уже больше десятка разс тех пор, как ее уличили в том, что она несколько раз вступала в интимную связь с находящимися на излечении зеками.
И, кроме того, что в тысячу раз хужеиногда смела таскать для них барбитураты и наркотики.
* * *
Не поленись, пожалуйста, девочка, ознакомься. Два месяца назад Главный начал их первую встречу с того, что швырнул на стол перед ней несколько листов бумаги. Здесь показания сотрудников охраны и кое-кого из медперсонала о том, чем ты занимаешься с заключенными помимо своих обязанностей медсестры. Кстати, есть более десятка свидетелей. И этого хватит с избытком, чтобы тебя, потаскуху, уже сегодня, прямо сейчас, выпнуть хорошим ударом под зад из этого заведения. С отметкой в трудовой книжке о полном служебном несоответствии. И сомневаюсь, что тебе после этого будет просто найти другую работу. Какова перспективка?
Она молчала. А что говорить в такой ситуации?
Так какова перспективка? Не слышу?! повысил голос начальник. Слышь, кошка блудливая?!
Увольняйте, обреченно пробормотала она.
«Увольняйте», кривляясь, передразнил ее Главный. Сейчас это было бы проще простого. Вот только у нас все гораздо сложнее. Пыхтя, он поднялся из кресла, небрежно сгреб рассыпанные по столу для совещаний листы с показаниями. Это цветочки. Переходим, красавица, к ягодкам.
И на стол лег еще один лист бумаги.
Постановление о возбуждении против тебя уголовного дела, ликующим тоном пропел из-за спины девушки Главный. А она совсем не к месту подумала, что начальник надушен дорогой туалетной водой. Хищение и распространение наркотических средств. Причем с использованием служебного положения. Статьи 228-я, пункт 3-й и 229-я, пункт 2-й Уголовного кодекса. От шести до десяти лет лишения свободы. И никаких там тебе «условно» или «с отсрочкой». Главный чуть помолчал, картинно вздохнул:А ведь уже в изоляторе тебя, такую красивую, сделают ковырялкой. Знаешь, что это такое? И, не дожидаясь ответа, забрал со стола постановление, присоединил его к показаниям о развратном поведении его подчиненной и все бумаги аккуратно сложил в картонную канцелярскую папку. Ну, чего застыла, как изваяние? Отправляйся работать. На сегодня у меня к тебе все, добродушно, разве что не отеческим тоном произнес Главный, вернулся на свое рабочее место и, чуть повозившись с замком, открыл небольшой несгораемый шкаф. Картонная папка отправилась в его неглубокое чрево. Ты что там, заснула? Не слышу, Стрелкова?
Меня теперь будут судить? не сказала, скорее, проблеяла она, тяжело поднимаясь из-за стола. Коленки позорно дрожали. Руки тряслись. В голове царил полнейший сумбур. И лишь одна мысль выделялась из всех остальных своей беспощадной определенностью: «Все, допрыгалась, дура! И черт тебя дернул когда-то оформиться на работу в это гадючье гнездо! Чего добивалась? К чему стремилась? До чего доигралась?»Меня посадят?
Не мне решать, коротко бросил ей Главный. Там будет видно. Все материалы на тебя я придержу у себя. Дальше они никуда не пойдутпока. А ты отправляйся работать. И не вздумай пуститься в бега. Нужна будешь, вызову. Все, отрезал он и уткнулся в какие-то документы
Она оказалась нужна уже в свою следующую смену. В отличие от первой встречи на этот раз Главный мучил ее вопросами часа полтора.
«Сколько раз вступала в интимные связи с заключенными?»«Только два раза». «Врешь, овца шелудивая! Мне известно как минимум о четырех таких случаях». «Но ведь это неправда! Это поклеп!»
«Какие лекарства передавала своим пациентам?»«Один разоксибутират натрия, еще пару раз реланиум». «А еще омнопом и промедол. Чего ты пытаешься врать, идиотка? Ведь нам все известно. Ведь за подобными препаратами ведется строжайший учет».
«В каких количествах изымала наркотики?»«Да понемножку! В медицинских целях. Поверьте, только для этого!»«Ха! Так и поверил! Сестра милосердия!»«Но это правда! Только для тех пациентов, кому совсем плохо».
«И сколько на этом загребла бабок, тварь?»«Я не помню. Немного. Ну долларов двадцать, не больше». «Нет, больше. Приплюсуй к этой двадцатке еще десять лет заключения».