Я заметил, что когда пишу о прошлом, то использую настоящее время. А когда о настоящемпрошедшее. Хотя должно быть наоборот. Будто я сам стал пережитком прошлого, которое только должно произойти, но мне его уже не застать. Впрочем, я, кажется, заговариваюсь.
Еще чуть-чутьи настанет время просить прощения у всех, кому я перешел дорогу. У всех, кого я подвел. Грехи схлынут с меня, как с гуся вода. Я чувствую, как приближается эта пора, как накатывает окрыляющая слабость. Но я еще не спекся, не утратил веры, что через текст смогу свести счеты. Но разве можно победить Горазда, играя по его правилам? Ведь если я соглашаюсь написать эту книгу, значит, я уступаю его требованиям соблюсти условия контракта, не так ли?
Не совсем так. И вот почему. Эту книгу я пишу не для него. А совсем для другого человека.
Глава двадцать седьмая
Я бегу. Бегу во всех смыслах. Бегу, потому что опаздываю на самолет. На нем я собираюсь бежать из столицы ко всем чертям. Да, знаю, Горазд с ними на короткой ноге, но в Москве я чувствую себя в осаде. Мне нужно сменить обстановку и спрятаться от тех, кто считает мою личную жизнь информационным поводом. Залечь на дно, замаскироваться под пейзаж.
Я забросил идею написать книгу. Любую книгу. Само это мероприятиенаписание книгимнится чем-то противоестественным, как носить воду в решете или толочь ее в ступе. Никакая книга ничего не решит. Никогда. Онакапля в море, песчинка в пустыне, человек-невидимка в городе-миллионнике. Не решитэто в лучшем случае. А ведь бывает и хуже. После выхода в свет Бедной Лизы Карамзина по Петербургу прокатилась волна утоплений молодых девушек. Про Майн кампф я вообще молчу.
Да и не писатель я вовсе. Я бы сказал, что у меня была склонностьподмечать, записывать, оборачивать разрозненную реальность в сюжетную упаковку. Но эта склонность скорее мне мешала, чем помогала жить, она накладывала обязательствабыть внимательнее, тоньше, интеллигентнее прочих. Эти обязательства меня тяготили, и справлялся я с ними на троечку. Сейчас, когда я сбросил с себя фальшивый статус акулы пера, мне стало легче. Честно. Я почти счастлив.
Девушка на стойке регистрации улыбается мне и сообщает, что я чуть не опоздал. Я отвечаю, спасибо, что дождались. Девушка продолжает улыбаться, и я понимаю, что она еле сдерживает смех.
Что-то не так? спрашиваю я. У меня что-то на лице?
Нет, говорит она, извините. Не выдерживает и хихикает в кулачок.
Наверное, узнала меня. Обо мне в последнее время пишут много комичного. Забираю билеты, прохожу досмотр. В зале ожидания толкутся гастарбайтеры, юниорская команда по футболу, которая заранее взбадривает себя боевыми кричалками, делегация суетливых азиатов в деловых костюмах и прочие скучающие личности. Вместо того, чтобы поспешить на посадку, я замираю возле окна, наблюдая, как один за другим ввысь, словно с невидимого трамплина, уносятся самолеты. Прислоняюсь лбом к холодному стеклу.
Я ничего не знаю. Не знаю, что меня ждет в пункте назначения, не знаю, чем там займусь, не знаю, получится ли у меня скрыться от Горазда. Может, он будет ждать меня на выходе из аэропорта с табличкой господин Стеблин. Я не удивлюсь. Но здесьеще хуже. Я не знаю, как ему противостоять, не знаю, куда деваться от репортеров, не знаю, как жить в одиночестве, не знаю, как вернуть Лиду и Аиду, ничего не знаю. Получается, я меняю шило на мыло, яйцо в анфас на яйцо в профиль. Но что я могу? Подать на Горазда в суд? Нанять киллера? Ждать его очередного выпада?
Вопреки всемупредчувствию, логике, описанию этой сценыя разворачиваюсь и спешу назад, волоча за собой чемодан на колесиках, как непослушного R2D2. Когда я прохожу мимо стоек регистрации, уже знакомая девушка прыскает в ладошку и щурится от смеха. Я иду поперек толпы, оттесняю двухметрового хмыря, который протягивает ей свой засаленный паспорт и шепчу прямо ей в лицо:
Я его сделаю, говорю я ей, помяните мое слово.
Она хохочет в голос.
Глава двадцать восьмая
Как ее зовут? спрашивает он.
Кого?
Вашу жену.
Э-э Лида. А что?
Ну, вы же хотите, чтобы я установил за ней слежку?
Вообще-то, нет.
Неужели? Тогда приношу мои извинения.
А вы работаете как бы это сказать только в сфере супружеской неверности?
Нет, конечно. Но 99 процентов случаев именно из этой сферы, так уж повелось. Выисключение из правил. Тот самый редкий процент.
Офис крохотный, но опрятный. Минималистичный. Наверное, чтобы его хозяин не отвлекался от напряженных раздумий над очередным делом. Обстановка заурядная: несколько столов, компьютеры, кое-какая оргтехника, стеллажи, забитые бумагами. Можно подумать, что здесь заседает коллегия нотариусов или торгуют готовыми курсовыми работами. Я думал, что увижу на стене карту, где обведены места совершения преступлений, а рядомфотографии подозреваемых. Ничего подобного.
Я уже заинтригован, говорит он. И что у вас за дело?
Моего собеседника, в свою очередь, можно счесть за чиновника или не слишком амбициозного менеджера по продажам. Это исполнительный, но осунувшийся от усталости человек, долг которогоизобразить интерес к посетителю. Он, однако, утверждает, что в моем случае интерес этот неподдельный.
Я хочу навести справки об одном человеке. Максимально подробные. Этот человек угрожает мне. По его словам, он работает в литературной среде, но о нем там никто не слышал. И я о нем раньше не слышал. Я писатель, кажется, я не упомянул об этом. А онникакой он не литагент, а самый настоящий террорист. Возможно, вы слышали о недавнем захвате заложников во время кинофестиваля. Я был среди них. Его зовут
Так, стоп, говорит он.
Я и сам понимаю, что у меня совершенно не получается рассказывать о Горазде Знатном. Как можно пересказать зло? Я по-прежнему напуган, от этого каша в голове еще гуще.
Давайте по порядку, призывает сыщик. С самого начала.
На этот раз я излагаю события в хронологической последовательности, стараясь не экономить на подробностях. Я думал, что у меня не выйдет откровенничать на эту тему, так как история, прямо скажем, походит на затянувшийся анекдот: Встречаются как-то писатель и литературный агент Но я рассказываю гладко и даже с охотой, меня внимательно слушают, и это внимание меня вдохновляет. Собеседник делает пометки в блокноте, но именно пометки, он ничего не пишет, а как будто бы рисует кружочки и галочки. Интересно, что он таким образом отмечает. Строго говоря, я рассказал ему не только о Горазде, но обо всем, что произошло со мной за последние полтора года: о спасении самоубийцы, получении наследства, интрижке с Аидой и так далее. Без контекста история о Горазде теряет остроту.
Подытожим, говорит сыщик. Поправьте, если я где-то совру. Вы познакомились с человеком, который представился вам литературным агентом и посулил вам работу. Вы встретились с ним, и он предложил вам написать книгу, пообещав свое содействие неопределенного характера. Вы ответили ему отказом, но он этого отказа не принял и с тех пор преследует вас, требуя исполнения несуществующего договора, который вы якобы с ним заключили. Этот же человек, по вашему мнению, был организатором или, по крайней мере, непосредственным участником захвата заложников, жертвой которого вы стали наряду с десятками других людей. Также у вас есть основания полагать, что он причастен к публикации компрометирующих вас материалов.
Я не могу на него нарадоваться. Все четко, по полочкам. Никакого хаоса, который мешал мне осмыслить мое собственное положение. Теперь я вижу, как все однозначно и что с этим можно сдюжить.
Все верно, говорю я.
Как его зовут?
Горазд Знатный.
Он снова делает отметку вместо того, чтобы записать имя.
Не беспокойтесь, у меня хорошая память, говорит он, заметив, что я с сомнением смотрю на его записи. Что-нибудь еще?
Да, на том кладбище где они собирались нас убить кажется, там захоронен его родственникГригорий Знатный. Может быть, брат Хотя он сам утверждал, что это совпадение.
Любопытно, говорит сыщик и протягивает мне клочок бумаги, на котором делал свои отметки.
Оказывается, это были не отметки, а цифры. Он выставил мне счет. Немаленький такой.