Кортоне скептически поджал губы.
М-да, звучит безнадежно.
Я знаю, но все же Да ты сейчас сам увидишь.
Я? Где?
Профессор Эшфорд устраивает коктейльную вечеринку, и я приглашен. Как раз собирался выходить, когда ты заявился, объяснил Дикштейн, надевая куртку.
Коктейльная вечеринка в Оксфорде, протянул Кортоне. Будет что порассказать дома, в Буффало!
Утро выдалось солнечным, но холодным. Бледные лучи омывали желтоватую каменную кладку старых зданий. Приятели шли в уютном молчании, засунув руки в карманы, чуть сгорбившись от напора ледяного ноябрьского ветра, завывающего в переулках. Кортоне бормотал себе под нос: «Дремлющие шпили, мать твою»
На улицах было почти пустынно. Заметив на противоположной стороне верзилу в шарфе с эмблемой колледжа, Дикштейн указал на него.
Смотри, вон русский идет. Эй, Ростов!
Тот поднял голову, помахал им и перешел через дорогу. Он оказался длинным, нескладным, в костюме не по росту. Кортоне уже начало казаться, что в этой стране все тощие.
Ростов учится со мной в Бейллиоле. Познакомьтесь: Давид РостовАлан Кортоне. Мы с Алом вместе воевали в Италии. Идешь к Эшфорду?
Русский энергично кивнул.
Как не выпить на дармовщинку!
Вы тоже изучаете иврит? спросил Кортоне.
Нет, я изучаю буржуазную экономику, ответил Ростов.
Дикштейн расхохотался. Кортоне не понял юмора.
Ростов из Смоленска, объяснил Дикштейн. Он у нас член КПССКоммунистической партии Советского Союза.
Кортоне все еще не улавливал сути.
А я думал, из СССР никого не выпускают.
Ростов пустился в долгие, запутанные объяснения про отца, служившего дипломатом в Японии, когда началась война. Выражение его лица было серьезным, но временами в уголках губ пряталась хитроватая усмешка. Несмотря на весьма средний английский, он умудрялся разговаривать в снисходительной манере. Кортоне отключился и стал думать о том, как бывает в жизни: полюбишь человека, словно родного брата, сражаешься с ним бок о боки вдруг он пропадает и принимается учить иврит, и ты понимаешь, что на самом деле никогда его толком и не знал.
Ну, ты решил насчет Палестины? спросил Ростов у Дикштейна.
А что с Палестиной? встрял Кортоне.
Дикштейн нахмурился.
Пока не знаю.
Ты должен поехать! убеждал Ростов. Только создав свою национальную территорию, евреи помогут разбить останки Британской империи на Ближнем Востоке.
Такова линия партии? поинтересовался Дикштейн, слегка улыбаясь.
Да, серьезно ответил Ростов. Ты же социалист
В некотором роде.
а новое государство должно быть социалистическим!
Кортоне не верил своим ушам.
Да ведь там же бойня! Господи, Нат, ты только вырвался от нацистов!
Я еще не решил. Дикштейн раздраженно тряхнул головой. Пока не знаю, что буду делать. Похоже, ему не хотелось об этом говорить.
Они шли быстрым шагом. У Кортоне замерзли щеки, хотя в зимнем обмундировании было жарко. Остальные двое начали обсуждать свежий скандал: некоего Моузлиимя ни о чем не говорило Кортонеуговорили въехать в город на грузовике и произнести речь у памятника святым мученикам. Как выяснилось, Моузли был фашистом. По мнению Ростова, инцидент доказывал, что социал-демократия куда ближе к фашизму, чем к коммунизму. Дикштейн же видел в этой истории обычный студенческий выпендреж.
Кортоне молча наблюдал за спорящими. Странная это была пара: высоченный Ростов, шагающий широко, словно на ходулях; слишком короткие штанины полоскались на ветру, как флаги, полосатый шарф напоминал повязку; и миниатюрный Дикштейн с огромными глазами в круглых очках, похожий на семенящего скелета. Кортоне интеллектом не блистал, но пустой треп различал с ходу на любом языке. Ни один из них не верил в то, что говорил: Ростов заученно повторял расхожую догму, а за показным равнодушием Дикштейна скрывались совсем другие, более глубокие чувства. Смеясь над Моузли, Дикштейн походил на ребенка, который смеется над своим ночным кошмаром. Спор велся аргументированно, но без огонька, словно дуэль на тупых мечах.
Наконец Дикштейн осознал, что Кортоне не участвует в разговоре. Сменив тему, он стал рассказывать о хозяине дома, куда они направлялись:
Стивен Эшфордличность примечательная. Большую часть жизни провел на Ближнем Востоке; говорят, нажил там небольшой капитал и тут же потерял его. Он пускался в разные авантюры, например, пересекал Аравийскую пустыню на верблюдах.
Это, пожалуй, самый разумный способ передвижения по пустыне, заметил Кортоне.
У него жена-ливанка, добавил Ростов.
Кортоне взглянул на Дикштейна.
Та самая
Совсем молодая, поспешно перебил Дикштейн. Эшфорд привез ее в Англию перед началом войны и устроился здесь преподавателем семитских языков. Если он начнет угощать тебя марсалой вместо хереса, значит, ты злоупотребил гостеприимством.
Их тут различают? удивился Кортоне.
Вот мы и пришли.
Кортоне ожидал увидеть чуть ли не мавританскую виллу, но дом Эшфорда оказался имитацией стиля Тюдор; само здание было окрашено в белый цвет, а двери и наличникив зеленый. Сад перед домом больше походил на джунгли. К центральному входу вела дорожка из кирпича; приятели вошли в открытую дверь и оказались в тесном квадратном холле. Откуда-то доносились отголоски смехавечеринка уже началась. Внезапно распахнулась внуренняя дверь, и к ним навстречу вышла ослепительно красивая женщина.
Кортоне замер, словно загипнотизированный. Послышался голос Дикштейна: «Познакомьтесь, это мой друг, Алан Кортоне», и ему позволили пожать изящную кисть цвета шоколада, сухую и теплую.
Женщина повернулась и повела их за собой в гостиную. Дикштейн тронул Кортоне за плечо и ухмыльнулся: он догадывался, какие эмоции терзают друга. Кортоне обрел дар речи и тихонько воскликнул:
Вот это да!
Крошечные рюмки с хересом чинно выстроились на маленьком столике, как на параде. Хозяйка подала одну из них Кортоне и улыбнулась.
Кстати, меня зовут Эйла Эшфорд.
Он жадно рассматривал ее, пока она занималась гостями. Эйла выглядела совершенно естественнобез малейших следов макияжа на изумительном лице, с прямыми черными волосами, в простом белом платье и сандалиях, тем не менее все вместе производило потрясающий эффект наготы. Кортоне стало жарко от внезапно нахлынувших животных фантазий.
Усилием воли он заставил себя отвернуться и принялся разглядывать помещение. Судя по обстановке, хозяева жили не по средствам: на всем лежал налет элегантной небрежности. Из-под роскошного персидского ковра выглядывал облупившийся серый линолеум; на журнальном столике валялись детали радиоприемника, который кто-то пытался чинить; на стенах бросались в глаза более темные прямоугольники обоев в том месте, где раньше висели картины; некоторые рюмки были явно из другого набора.
В комнате собралось около дюжины человек. У камина араб в жемчужно-сером европейском костюме хорошего покроя разглядывал деревянную резную облицовку. Эйла Эшфорд подозвала его.
Познакомьтесь, это Ясиф Хасан, друг нашей семьи. Он учится в Вустере.
Я знаком с Дикштейном, сказал Хасан, пожимая руки остальным.
Весьма хорош собой для черномазого, подумал Кортоне, и держится высокомерновсе они задирают нос, когда наскребают деньжат и белые господа пускают в свой дом.
Вы из Ливана? спросил Ростов.
Из Палестины.
Ага! оживился Ростов. И что вы думаете о плане ООН по разделу Палестины?
Плевать на план, лениво ответил араб. Англичане должны уйти, а в моей стране создадут демократическое правительство.
Но ведь тогда евреи будут в меньшинстве, возразил Ростов.
Так они и в Англии в меньшинстве. Что ж теперь, устроить им национальный дом в Суррее?
Суррей никогда не был их родинойв отличие от Палестины.
Хасан изящно пожал плечами.
Ну да, в те времена, когда Англия была родиной валлийцев, Германияангличан, а норманны жили в Скандинавии. Он повернулся к Дикштейну: У тебя есть чувство справедливости, что скажешь?
Дикштейн снял очки.
Справедливость здесь ни при чем. Я просто хочу, чтобы у меня был свой дом.