Утром, сказал Мейер, будете чувствовать себя лучше и сможете рассказать обо всем полиции.
И снова я увидел все ту же абсолютную пустоту в этих темных глазах и еще ледяной черный юмор, тот юмор, с которым произносят что-нибудь эдакое, пока палач затягивает петлю.
А о чем рассказывать? сказала она. Я пыталась покончить с собой, и мне не удалось.
Я добавил:
Взяли под мышку цементный блок и с перил сиганули.
Это было непросто. А вы про гоголь-моголь не забыли?
Мейер, абсолютно небрежно и как бы между прочим, пробормотал что-то, состоящее из одних гласных.
Она сказала:
Нет, я потом остановилась и посмотрела на него, сощурившись и до крови прикусив губу:Фискал чертов.
Мейер радостно улыбнулся.
Джейн Доу с Главной улицы Гонолулу. Прошу прощения. Я только заметил в вашем голосе легкий островной акцент. И эта неповторимая гавайская смесь кровей, милая.
Угу. Я оттуда. Никогда еще не слышал, чтобы женщина говорила о себе с такой горечью.
Мейер обернулся ко мне:
Индонезийская кровь, и добавьте еще гавайской, и французской, и немного японской, перемешайте как следует в течение нескольких поколений в тропическом климатеи результаты опровергнут суждения всех противников смешения рас. Он взглянул на девушку. Я экономист, милочка. И проводил опрос на Островах за несколько лет до получения ими статуса штата.
Вы можете увидеть, как срабатывает волшебство Мейера, но так и не поймете, как это происходит. У него шкура и размеры среднего черного медведя. Он может пройти по набережной, заглянуть в любой бар, подойти к бильярду, покорив людей таким превосходством, какое бывает у голубой саржи над корпией, и новые друзья верят, что знают его целую вечность. Может, это потому, что он действительно слушает и его действительно заботит то, о чем говорят, и он заставляет верить, что этот день пропал бы для него впустую, ну абсолютно бессмысленно, если бы ему не посчастливилось встретить вас. Он задает вопросы, которые вам хотелось бы услышать, так что вы можете излить душу, отвечая на них, снимая внутреннее напряжение и расслабляясь. И это вовсе не искусные проделки. Он мог бы стать величайшим гипнотизером всех времен. Или великим психиатром. Или основать новую религию. Мейеризм.
Однажды, когда Лондервилль был местом сборища школьников, я наткнулся на Мейера, сидящего на пляже. Рядом расположилось по меньшей мере сорок ребят, не сводивших с него восхищенных глаз. Лица их сияли от восторга. Каждые несколько минут раздавался взрыв хохота. И это были крутые ребята. Мейер каким-то чудом стал частью этой группы. Когда я приблизился, сорок пар глаз просто заморозили меня взглядом, а Мейер обернулся и подмигнул; я подошел. Парнишка медленно подбирал аккорды на гитаре. Сидящий в центре Мейер что-то декламировал. Позднее я спросил его, какого черта он там делал. Он сказал, что это были отличные ребята. С потрясающим чувством абсурда. Он сымпровизировал пародию на Гинсберга под названием «Путаница», а еще он выдумал монолог девицы, пытающейся изложить понятие социальной значимости белому рабу, ведущему ее самолет в Ирак, и озаглавил его «Двухдолларовое непонимание». Потом он распределил между ними роли и устроил представление в стиле выступления Ричарда Бертона и Лиз Тейлор в саду Белого дома на приеме в честь деятелей культуры.
А еще однажды я видел, как типичная почтенная матрона, побеседовав три минуты по душам в уголке с Мейером, причем не выпив ни капли, вдруг бросилась ему на широкую грудь, всхлипывая, как обиженный ребенок. Он так и не сказал мне, что это ее вдруг прорвало. Его кодекс чести запрещает такие откровения, и, возможно, в этом-то и состоит один из его секретов.
Его маленький, удобный крейсер «Джон Мейнард Кинес» стоит на рейде в трех метрах от «Слип Эф-18». В часы заката Мейер обычно толкает речь перед абсолютно разными людьми, постукивая по доскам кубрика, усаживаясь на перила или сидя на краю пристани и болтая в воде ногами. И вокруг всегда полно юнцов от шестнадцати до двадцати, у которых глаза слезятся от преклонения, счастливых просто от того, что они рядом с ним. Будь он побеспринципнеемог бы нести чушь до бесконечности, на средства обожающих его юнцов. Но вместо этого в среднем раза три в год он возится с одной из представительниц того племени, которое он сам, скорее с теплотой, чем с иронией, окрестил железными девушками. Это суровые, зрелые, агрессивные женщины, которые уже показали миру, на что способны, и, видимо, намереваются и в дальнейшем это доказывать. Сложившиеся актрисы, музыкантши, директора домов моделей и прочих конкурентоспособных фирм, администраторы, издательницы, управляющие. Он обращается с ними ласково, но так, словно они очаровательные юные дурочки, уезжает с очередной железной женщиной на пару недель, и когда он привозит их обратно, то их губы становятся нежными, голоса утрачивают командный тон, а глаза полны такой преданности, которую ни с чем не спутаешь. Когда я как-то проявил излишнее любопытство, он посоветовал мне прочитать, что писал Марк Твен о том, как надо выбирать себе любовницу. Он сказал, что обнаружил еще один фактор, пропущенный Твеном. Сказал, что женщина, добившаяся власти и положения, обычно столь умна, что ловит на лету все, когда ты ей объясняешь. Она знает, как помолодеть, став на некоторое время несчастной и глупой и выключив машину превосходства. Ей хочется почувствовать, что с ней обращаются не просто как с женщиной, но как с маленькой девочкой до того, как она заперла себя в клетку, безжалостно возносящую наверх.
Им хочется, чтобы был бантик в волосах, объяснял он. И чтобы был кто-нибудь, кто совершенно не собирается использовать то, чего они добились. Кто никогда не будет размахивать их скальпом на острие копья после того, как они вернутся на тропу войны. И даже не посмотрит на них снизу вверх на каком-нибудь приеме в посольстве или в служебном кабинете.
На этот раз он протянул руку и потрепал колено Джейн Доу через покрывало и простыню.
Милая, вы теперь должны как следует выспаться. Только постарайтесь пока не заснуть, чтобы успеть отведать знаменитый гоголь-моголь Макги.
Она улыбнулась почти радостно:
Хорошо.
Когда я внес гоголь-моголь, она уже почти уснула, но подняла голову, оперлась на локоть и стала отпивать по нескольку глоточков, пока не допила почти все, сонно посмотрела на меня и сказала:
Я ведь могла сейчас лежать там, внизу, мертвая.
Мы вполне реальны.
Она допила, протянула мне высокий бокал.
Вы реальны. Но насчет Мейеране знаю.
Я выключил свет. Сказал в дверях «спокойной ночи», но она уже спала.
Мейер в светлых пижамных штанах сидел на кровати в каюте для гостей, почесывая свою мохнатую черную шкуру на груди.
Отрубилась? спросил он.
Как в колодец ухнула.
Я думаю, вам следует перебазировать меня, капитан. Я могу поспать в салоне.
И жаловаться потом на это всю оставшуюся жизнь? Нет уж, спасибо.
Именно этого ответа я от тебя и ожидал. Ты только посмотри на время! Десять минут третьего. Я-то уж свой отдых заслужил. Пока ты там девице гоголь-моголь спаивал, я вышел на палубу, быстро разделал наших храбрых рыбин, завернул каждое филе в фольгу и положил на вторую полку в большом холодильнике, за бифштексами.
Спасибо. Я совсем забыл про них.
Я чуть не забыл, Трэвис. Эта девица способна отвлечь от чего угодно. Отвлекаясь от того, что она лакомый кусочек, что ты об этом думаешь?
Я оперся о комод и наклонился поближе:
Скажу, что не нравится мне все это. Знаешь, что говорят, когда охотятся на пантеру? Что никогда не ясно, кто кого выслеживает. Мейер, она себя чертовски хорошо контролирует. И похоже, убивали ее очень профессионально. Не то что муж надоедливую жену сбросил. Значит, у кого-то был очень неслабый повод. И этот повод дала им она. Они ничего не сделали, чтобы облегчить ей дорогу. Нет бы веслом пристукнуть, перед тем как вниз сбросить. Мне кажется, она изрядно потрясена, но ни за что в этом не признается. И уж фараонов не позовет. Она крепкий орешек, Мейер. У меня такое впечатление, что ну, что у нее нервы настоящего игрока. Попробовала и проиграла. И смирилась с проигрышем. Потом вдруг получила неожиданную передышку, на которую и прав-то не имела. Я чувствую, тут деньгами пахнет. И она играет с крутой командой.