Глаза мальчишек меняют цвет, они явно растроганы, рады, что не обманула и принимаются раскрывать настежь все западни своих сердец, их тайны и секреты.
Мать бутылка отец в тюрьме подбросили сирота у меня никого нетпоследняя, сдобренная оскалом улыбки фраза поставила точку терпению:
Всё! Хватит! У вас есть я. Вырвалось, как на волю
Один из мальчишек слишком уж увлёкся зондированием носа. Решительными шагами направляюсь в его сторону, и, о, ужас! ребёнку, которому едва минуло восемь, испуганно прикрывает голову рукой, одновременно зажмуривая глаза.
В пору зажмуриваться самой, но спрашиваю ласково:
Как тебя зовут?
Ваня.
Ванечка, разве я тебя бью?
Нет.
А почему ты прикрываешь голову рукой?
Не знаю.
Тебя в интернате бьют?
Да.
По голове?
Да.
Больно?
Больно
К концу лагерной смены, моё появление Ванечка встречал по ситуации: виноватой или радостной улыбкой. Говорил, что наказываю только «за дело». Одним из таких «дел» было ненамеренное убийство кукушонка. Ребята сами не поняли, как это всё вышло, к тому же, смерть в их возрасте воспринимается, как нечто страшное, но нереальное, как то, что с ними никогда не произойдёт.
В наказание читала вслух «Маленького принца», передавая опыт Жизни, Любви и Смерти. Для некоторых наказанием было чтение само по себе, на иных произвёл впечатление «шелест колосьев на ветру». Конец сказки огорчил всех, а на следующий день случайно залетевшая в комнату ласточка была осторожно и единодушно выдворена на улицу. Дети были рады первому подвигу добра. Они светились изнутри, как именинники, и держались вместе. Счастье, как горе, его не снести в одиночку.
В лагере было довольно много интересных событий, к каждому из них с удовольствием готовились. Но однажды, это было рано утром 3 июня, по радио сообщили, что под Уфой, при пожаре на железной дороге погибли люди, среди них были дети, сто восемьдесят один ребёнок. Об этом же вскользь, как бы невзначай сообщили и на планёрке у начальника лагеря, а после обсуждали предстоящий в этот день спортивный праздник. Не понимая, как взрослые люди, педагоги, могут обсуждать ход какого-то там веселья, когда в стране объявлен траур, я сообщила, что мой отряд ни на какую спартакиаду не пойдёт.
Детям-то я объясню, что к чемусказала я собравшимся и вышла.
Осознавая, насколько мало у нас времени на это, искали способы разбудить в мальчишках всё лучшее, что основательно пряталось, ожидая удобного часа. Мы играли в футбол, рисовали, пели, читали книги, сочиняли стихи «Своё» проступало постепенно, но очень не хватало неких, присущих счастливому человеку, черт.
К «домашним» приезжали родные, привозили горы снеди, которая поначалу поедалась тайком или в окружении глотающих слюнки интернатских. Помогать пришлось всем. Кого-то избавляли от зависти, кого-то от жадности. После приезда родителей с гостинцами, выложили угощение на теннисный стол и устроили день сладкоежки, поделили всё поровну, на 35 человек, даже ягоды. По паре клубничек и черешен получили все. А следующее пиршество организовали уже сами, мальчики и девочки составили несколько тумбочек и накрыли общий стол.
Эх, мальчишки Днём бегают, занимаются мужскими делами, а вечером плачут. Так хочется к маме. Пусть часто пьяная, грубая, какая угодно, но ведь ма-ма. А если её нет вообще? Выключаю свет, подхожу к каждому, укрываю, шепчу ласковы слова. Потом беру гитару и пою Есенина, Евтушенко, иногда рискую и своё:
Сутулят небо хлопья облаков,
И, начертив пощёчины движенья,
У города взлетел и был таков
Твой самолётигра воображенья
Конец потока. Раздаю «прощальные» шоколадки, ребята волнуются: «А вам?!» Ухожу к себе и начинаю готовить последний сюрприз. Рисую на лице маску рыжего клоуна, приклеиваю нос, подмигиваю себе в зеркало и выхожу.
Настоящий клоун!!! Глаза сияют, улыбки во все щёки, Это наша наша
Действительно, кто я им теперь? Кто?!
Не отрядом, а большим семейством мы идём на карнавал, где отплясываем до полуночи.
Ребята так вымотались, что засыпают, едва разобрав постели. Сидя перед зеркалом, снимаю грим. Могу на спор угадать, кто храпит, а кто бормочет во сне. Подставляю лицо под струи воды, остатки веселья скапывают с носа. Думаю, что делать дальше. Летоладно, я остаюсь, и все три смены они будут со мной, а что после?
А наутро начальник лагеря, обвинив в неумении работать с детьми, сообщил, что призыв против кощунственного проведения праздника в день всесоюзного траура по погибшим в катастрофе детям, ни что иное, как высокомерие и неуважение к коллективу. Но пока ничего не знаю об этом, меня беспокоит только одно: Ванечка разучился прикрывать голову рукой, что с ним будет теперь?
Воронеж
Всего-то сорок лет назад, дед Коля с братом Алёшей и его симпатичным другом Егором сидели за круглым довоенным столом, вспоминая о том, как было там, на фронте. Я сидела тихо, не вмешиваясь. Вдыхала аромат табака и дымок спичечной серы. Эти запахи так подходили к тому, о чём они говорили И вдруг дядя Егор обратил внимание на меня:
Алёша, это твоя внучка? опередив брата, Алексей подтвердил:
Да, к тому же, она наша коллега! Она тоже пишет.
Надо же Такая юная. Прочти что-нибудь, предложил дядя Егор.
В то время, рифмы ещё без труда оседали в моей белокурой голове, поэтому, не стеснённая отсутствием тетради, но, как и полагается, без особого выражения, я принялась читать.
Дядя Егор задумался, дед Алёша был доволен:
Есть у неё да?
ДаЧуть поджав губы ответил он. Только Подойди ближе, девочка. Я приблизилась и дядя Егор, похмыкав немного, сказал:
Видишь ли, ты пишешь замечательно, но в нашем деле существует нечто В общем, чтобы тебя заметили, надо писать не то, что хочется. Я бы тебе посоветовал, престижа одного ради, воспевать родной город. Так будет правильно.
Я возмутилась и попыталась было возразить, но, перехватив юношеский порыв, дед Алёша встал между нами, положил свою большую тёплую руку мне на плечо и слегка сжал его.
Проводив гостя, дед Алёша подозвал меня к себе в кабинет и, глядя в глаза, сказал:
Не слушай никого. Пиши. Пиши сердцем. Только так и можно.
Деду Алёше я верила безусловно, но всё равно сделалось немного грустно.
Я шла домой, оглядывая просторный зонт неба с горошинами звёзд, что держал перед собой город, защищаясь от ветра, и жалела о том, что не увидел тот красивый человек в моих стихах ни неба, не улиц города. Не понял он, что для того, чтобы писать о месте, где родился, нет необходимости многократно повторять его имя.
Над моим Воронежем с самого Дня Победы вьются траурные ленты дыма заводских труб. Они именно там, где им и надлежит быть.
Мне нравится читать письмена следов лап голубей, вдавленных в асфальт. Приятно видеть красивые натруженные руки рабочих в трамвае. Грустно от растаявших почти островков старины, чья привычная интеллигентная безысходность вопиет, как водится шепотом. А нелепая, жалкая бравада новостроек вызывает дурноту.
Мой Воронежэто воздушный серебристый шарик луны, взмывающий каждую ночь под потолок неба. И он же, усердный музыкант, ударник, дождь, из глаз которого брызжут слёзы после любого неудачного такта.
Мой город сердит и равнодушен, завоевать его расположениядорогого стоит, но главными в нём останутся навечно: мудрый взгляд бабушки, когда-то ясные и счастливые, а теперь тревожные глаза мамы, напряжённые думы отца
Возвращаясь из дальних красивых стран в распростёртые объятия города, открывая его для себя каждый раз, как подарок, понимаешь, что своё, оно всё же лучше, краше.
Мой Воронежэто тот самый родной край полукруглый край чаши, из которой не когда не утолишь жажды вполне.
Участь
Огрубевший кулак ветра медленно сжимает позёмку и долго-долго удерживает её, как жука, что щекочет небольно и яростно, стремясь во что бы то ни стало выбраться на волю.
Еле слышное несмелое чириканье за окном знаменует появление пришлой жданной весны! Славно, словно полощет кто воздухом горло, как горячей от студи водой ручья. Теплый минус тщится сдержать в пределах посеребрённых старинных рам всё, что было наделано за зиму. Прежними кажутся лишь черты.