Вася НеторопливыйОстровок Вневременье
Предисловие получилось долгим, но без него эти записки динозавра останутся целиком понятными разве что мне самому. Тем, кто не любит, когда их долго вводят в курс дела, расскажу вкратце: мы тоже были.
В восемьдесят шестом, к окончанию школы, я видел тот огромный мир, что принадлежит исключительно нам, молодым. Нам, моделям образца конца шестидесятых начала семидесятых годов. Новенькие, чистенькие, сверкающие лаком, мы стояли на школьной площадке в ожидании первых десятков километров собственного пробега и смотрели на проезжающие за оградой дряхлые машины. Они пыхтели дымом, скрипели кузовами, тормоза их визжали при каждой остановке. Каждый из нас хотел стать ученым, инженером, художником. Никто не сомневался, что институтнеобходимая начальная ступенька на пути к вершинам совершенства. У новеньких, только что сошедших с конвейера советского образования моделей даже мысли не возникало, что и эти старенькие машины тоже были молоды. Не приходило нам в голову, как молодые выпускники-идеалисты превращаются в слесарей-сантехников, уборщиков, мусорщиков. Человек обязан носить белую рубашечку и думать о великом, творить будущее. А всю простую работу обязан выполнять малоинтересный невидимый народец, который возникает чуть ли не из пробирок.
А потом навалилось будущее, разметало мечты и идеалы. Кто-то прозябает в офисе, кто-то чинит батареи, кто-то отрастил звезды на погонах, а некоторые и вовсе спились. Никто не перешагнул через обыденность, не стал кем мечтал быть. Смею утверждать это, ибо тогда придется признать, что мечты их были убогими. А это вовсе не так. Через годы и сотни тысяч пройденных километров наш лак потускнел, мы покрылись ржавчиной, иногда сбоит движок, гремит подвеска, скрипит панель. Да и в багажнике чаще лежит заготовленная на даче картошка. Она, как впрочем и груз знаний, вовсе не предполагает открытий, а заставляет чаще подкачивать колеса.
Я стал пробирочным гномом в девяностых: незаметным для многих, ковыряющимся с оборудованием на чердаках и в подвалах. Не сразу. Несколько профессий и работ спустя. Но результат от этого не получился менее прозаическим: я стал как раз тем человеком, кто скользит вдоль вашего сознания. Невидимка в робе, живущий по своим законам и представлениям о мире. Тот, кто заставляет вас думать, что функционирование техники вокругвещь сама собой разумеющаяся. И что странно и страшномне однажды понравилось этим заниматься, быть таким. Я настолько тщательно и вдумчиво строил себе на этой улочке тюрьму, что почти преуспел. Даже стал начальником со своим креслом, секретаршей и подчиненными. Именно тогда и ощутил, что иду по колее в очень скучное никуда. «Домработа, работамогила». Я превращался в невидимку для себя самого, и никакие сотворения дополнительных реальностей не помогали. Не получалось вывернуть колеса и выбраться. Сны о былом и всякое сочинительство только заставляли скользить покрышки по глине реальности.
Однажды под новый две тысячи десятый год я увидел сон о местах, о городе, где никогда доселе не бывал. Проснулся, сел в самолет и слетал в мир, где иной язык, иные правила и законы. А потом продал в России все, забрал семью, книги и уехал. Конечно, довольно спонтанно и случайно произошел выход, но так бывает, когда движешься в колее: машину вдруг выбрасывает, разворачивает поперек дороги. Маневрировать приходится очень внимательно и аккуратно, чтобы не только выровнять тачку, но и при удобном случае вырулить на асфальтированную дорогу, что проходит совсем рядом. Или нырнуть в другую колею, если не повезет. Так уж оно случается. Счастлив ли я теперь? Скажем так: чаще бываю счастлив, чем дома, но мои радости куда проще. Счет, скорее всего, равный, но обратно не хочу.
Писал текст безо всякой оглядки и не опасаюсь обидеть власть имущих. В связи с вышеизложенным я бы не советовал судьям и критикам давиться вот этим новеньким супом от меня любимого. В нем плавает куда больше ингредиентов, чем одинокий капустный лист. Короче, если варево не покажется вам вкусным, то даже не окунайте в кастрюлю половник. Тем же, кто рискнет-таки дочитать, но не поверит, предлагаю открыть старый атлас автодорог, а не мучить гугльмэпс.
Не только о дорогах и машинах мой текст. Наверное, это ностальгия по ушедшим девяностым, которые для многих молодых ребят, кто не родился с золотой ложкой во рту, навсегда осталось великолепным временем надежд и возможностей. Даже нереализованные, они и по сю пору остаются прекрасными. Потерянными или лихими для большинства из нас они уж точно не были.
Все герои, упомянутые здесь, подлинные, живущие или жившие на этом свете. Только имена я поменял, чтоб не смущать, коли попадет им в руки этот текст. И события тоже настоящие, хотя не все происходили именно в описываемый период, бо не документальная это книга, чтобы соблюдать четкую хронологию. Разброс примерно лет в пять. Дорогииз тех самых, по которым я намотал не одну сотню тысяч километров. Такими они были на самом деле. Стали ли с тех пор намного лучше? Не могу ничего утверждать. Да у меня и пути теперь совсем иные
Хотелось бы предвосхитить критику тех, кому довелось ходить на дальняк, и сообщить, чтода, диалогов в тексте мало. Но разговоры эти зачастую весьма незатейливы и повторяются из рейса в рейс. Мата в них полно, опять же. Стерлись они из памяти. Что-то более-менее существенное я выложил, а то, что осталось за рамками текста, можете услышать сами, буде такое желание возникнет. Сейчас в сети и аудиозаписи каких угодно разговоров найти просто, и даже видео.
Ну вот как-то так
Остров Вневременье
И с приветом, и спасибо всем тем,
Кто мигал дальним светом,
Принимая ответный сигнал этим летом,
И так любит рисковать.
«Сплин»
Мы по всей земле кочуем,
На погоду не глядим.
Где придется заночуем,
Что придется поедим.
«Веселые ребята»
Раннее утроэто когда, проснувшись, чувствуешь себя старым, даже не перевалив за три десятка. Сонная подружка тихонько касается плеча и вполголоса говорит:
Пора вставать.
Я уже не сплю. Я перед командировками не только плохо засыпаю, но и рано просыпаюсь. Зов трассы. Каждый раз так. И не махнуть на него рукой, и не бросить. Вроде бы и есть возможности уйти туда, где не надо рано вставать, а сама работа не требует особых усилий. Ведь занимался же сигналкой в околоментовской госконторе и в ус не дул. На круг, если с левыми монтажами, к концу восьмидесятых до шестисот монет в кармане позвякивало. А сам ходишь по квартирам, обрывы омметром щупаешь. А когда и хозяйку квартиры, но уже без омметра. И времени свободногоумотаться. Но обратно в реку не войдешь. Скучно будет и грустно без моей Москвы. А какая же она была роскошная вот в эти самые годики преддевяностые! Это сейчас в центре везде заборы понагородила приезжая деревня. Дома строят огромные. А тот любимый маленький двух-трехэтажный городок сгинул совсем. Разве что в памяти моей пока жив, да в параллельной реальности, если таковая отыщется на картах вселенских. А символом любимой Москвы на все времена остался облезлый, выгоревший до небесной голубизны двухэтажный домик. Два подъезда, восемь квартир. В вытоптанной до состояния камня земле ржавые столбы торчат с т-образными перекладинами, между которыми натянуты веревки и висит белье. Детский велик трехколесный, тоже какой-то древний, с литыми тонкими шинами, уткнулся передним колесом в заборчик. А, ладно, чего тут еще расскажешь? Тут видеть надо. Считай, осталась теперь мертвечинка от моей Москвы. От Садово-Триумфальной до начала Ленинградки мой участок был. Забавные там люди обитали, к тому же в большинстве своеммосквичи. Хорошие, плохие, снобы, сумасшедшие И ведь что странно, со всеми ухитрялся как-то ладить. И не напрягаться тоже удавалось. Когда не было заказов, то отправлялся домой, заваливался на кровать и читал книги, восполняя отгрызенные армией два года невосполнимой юности. Неплохо шло все. И не могу вспомнить никак, почему ушел, но очень правильно сделал. Спивался там народец капитально. Заказов когда ждализабивали козла и тихонечко квасили. Запомнились эти посиделки только парой вещей: в помещениидым коромыслом, а за мутными окнамисерая осенняя муть. Скорее всегобезнадега на меня резко наваливалась, вот и ушел. Тупик там, конечная станция, а вовсе не вокзал отправления. И здесь тоже не сахар, но есть трасса. Волшебная лента асфальта, манящая, любимая. Как же я без нее, родимой, жить-то буду?