- Мария, а Гошку своего не хочешь в конюхи отрядить?
- Добрая Ирина, так ему и пятнадцати нет, малец ещё совсем безусый, и на девок-то не смотрит, рано
- Машенька, а мой батька моей матке в четырнадцать прохода не давал, всё звал на ночные РАНДЕВУ.
- Ох, и выдумываете вы, добрая Ирина, всякие такие заморские словечки. РАНДЕВУ.
- Так я и в Сенегале была, и всю Африку на своих двоих переходила, когда медичкой была и рука могла укольчики делать, прививочки всякие. Там всяких наречий понаслышалась, и люди добрые там тоже есть, сама за них Боженьке молитвы читаю, они сами просили, а не только думали о плоти и крови.
- Гоша, пойдёшь в пастушки?
- Не знаю, тётенька. А там много платят и хорошо кормят?
- Каин столько не получал.
- Не, я лучше в земледельцы пойду, там работа спокойная, на одном месте, я не цыган, это лучше Стёпке туда, да?
Таборы не уходят в небо. Таборы и есть небо, ходящее по земле. В вечном поиске СВОЕГО МЕСТА. Но ни один табор кочующий его ещё не отыскал.
- Гошкатакой не погодам развитый. Мужчина, воин. Да, Вероника?
- Да, добрая Ирина.
- Мария, а ты Гошку правда в ельнике родила, в сентябрьскую ночь?
- Иерусалим наш ещё не спал. Я трусливая была, не пошла в поле, на сеновал рожать первенца своего, и родила там, где место поспокойнее и звери меня сами охраняли.
- Я своего в море родила, у мёртвого болота. От болота до морядве версты.
- Вам страшно было, добрая Ирина?
- Боялась, как же без этого. Нагуляла я Елисея своего, а он возьми и стань нынче генералом, во как!
- А у меня и Стёпа генералом не будет, а Гошке только до майора дорасти, а после и заглядывать нечего, вспыльчивый он, злопамятный, неуживчивый среди равных и слабых. Разбойник растёт, всё о добыче думает. А сейчас молчит, потому как спать хочет, а так бы и матери родной рот бы закрыл.
- Будет тебе, сестра! Это возраст, перерастёт, и маршалом будет.
- Если только Чингисханом, добрая Ирина.
Уже показался Спасо-Преображенский монастырь. Высокое место, небу русскому под стать. Рассказывал батюшка отец Питирим, что видели тут у рощи берёзовой как псалмопевец Давид со склонённой к долу седой главой ходил и смотрел в разные стороны, будто чьи следы искал на этой заповедной земле.
- Добрая Ирина, а кто такой враг рода человеческого богохульный Антихрист?
- Мария, ещё девочкой хрупкой задумывалась я об этом в сокровенных размышлениях. Как начала Священное Писание читать, так ОН и не покидает ума моего. Из-за НЕГО хотела и послушницей в монастырь уйти, лишь бы душа успокоилась.
- Но не ушли.
- Елисея родила, замуж вышла, в Африке полжизни прожила, а там всё одни протестанты да католики, наших и нет.
- А цыгане там тоже есть, тётенька Ирина?
- Есть, малыш Стёпушка, и там они юродствуют малость, дурная кровь, бродяжная, бездомная.
- Нет, добрая Ирина, цыгане хорошие люди.
- Будет тебе, Стёпушка, перечишь старой и больной женщине, не хорошо!
- Простите его, добрая Ирина!
- Бог простит, Мария.
В монастыре паслись кони. Три колодца в разных углах, много улей, тюки с сеном, здесь же стояла целой и невредимой телега Сильвестра. Вокруг неё бегала и кричала сорочьим ором ватага мальчишек, одетых в длинные белые рубахи до пят, а сами стриженные под горшок. Их запечатлевал поодаль стоящий на пригорке средних лет высокий, сухопарый художник в рясе.
Шалом, благословенный русский Иерусалим!
- Душа ликует каждый раз, когда ноги ступают на эту землю!
- Всё так, добрая Ирина!
- Проси, Мария, ума-разума для мальчиков своих, ибо Богу за сорванцов день и ночь молиться надо.
- Прошу сколько сил есть, добрая Ирина, а воз и ныне там.
- Да уж, воз и ныне там. Это ты вправду сказала, Мария.
Церковь благоухающая была полна душ, пришедших сюда со всех краёв света. С юга пришли болезненные старушки, которые стояли почти посереди церкви со сложенными на груди сморщенными руками с вздувшимися от времени венами; с севера были торгаши и спекулянты с недобрыми лицами-масками; с запада присутствовали скотоводы, вначале пахнущие навозом; и, наконец, из востока прибыли прекрасные золотоволосые девушки, и их было так много, что только их запахи окутывали церковь в эту праздничную утреню.
Эпизод 5 Дикость
Русские прекрасные просторы,
Дарящие небо на земле,
Вам не страшны засухи и моры,
Боженьку вы зрите в синеве.
Минуло несколько месяцев. Дон омолодился долгими обильными дождями, звери раздобрели на обилие флоры и фауны Донской степной земли. Тишь да благодать воцарилась в период сбора урожая. Крестьянки в цветастых узорных платках и широких сарафанах серпами и косами работали от зари до зари.
- Мать, почему у нас постоянно одна картошка на столе? Мы не беднее других людей живём, а ты своей чечевицей бедняков меня кормишь.
- Гошечка, милый, как же ты так говоришь, родненький?! Братик же твой при смерти лежит, горячка у него вторую неделю, слабенький он совсем! Разве я когда тебе свой кусок не отдавала, разве на свет Божий я тебя для картошки-чечевицы рожала?! Для счастья, радость моя, для счастья!
- Да какое же это счастье, если я у доброй Ирины и у милостивой Авдотьи сахаром побираюсь, курам на смех! Мать, вы плохо исполняете свои обязанности кормилицы. Прямо скверно и дико по современным реалиям жизни вокруг. Был бы жив мой отец Сильвестр, я бы ни в чём нужды не знал, знамо дело, был батька мой крут и оборотист, и не зверя, и не человека особо не баловал снисхождением. И за это, и я за естественный отбор по Дарвину, так и сказал учителю нашему. И Фрол Анатольевич только языком пожевал, но моя ведь взяла, потому и жевал, раз возражений не было.
- Ох, сынок, зря ты с батьки учишься, сила без совести никогда до хорошего не доводила, поверь мне, матушке своей, хотя ты и не особо жалеешь меня в послушании своём. И брату не поможешь нужду справить, а он ведь под себя ходит, каждое утро, когда я стадо гоню в выпас. Тебе ли не видеть, как Стёпка потом страдает весь день, плачет горюшком, и кроме меня он не нужен никому. Ты весь в делах, в драках и девках, у тебя другая жизнь, другие радости и печали. Не до брата тебе, вижу, и на родную кровь тебе всё ни по чём. Беда ты моя, а ведь...
- Много говоришь, старуха, сильный только выживания достоин, Маркса с Энгельсом почитай, а коровы твои и Стёпка твой мне до одного места, разные у нас с ним дороги, и вообще убегу я скоро от тебя, в степь уйду, в казаки подамся, турков колоть да рубить пойду, силу и отвагу вырабатывать, а не ковыли топтать в говнодавах. Силе мужицкой поле деятельности нужно, воля необъятная, сечь кровавая да пьянка беспробудная на трофеях. Да чего тебе, убогой, что-то толковать! Пойду с Матрёшкой в карты перекинусь, а ты давай лезь в погреб да ужин человеческий готовь, пока я с тобой. Уйду, реветь да причитать будешь, сама знаешь.
Громко Гошечка хлопает дверью в сенях. Псы такой хай подняли, будто кто-то деревню штурмом берёт. Двадцать восемь голых дворов, кроме трёх. У доброй Ирины и хлопцы работают, и смачные обеды, и гулянки не хуже городских, и блядство, и мордой, и Боженьку клянут, и царя, и вождя народов. А добрая Ирина только тому и рада: всякому голодранцу рада, лишь бы отработал своё. Сколько молодых парней через постели её прошло, и дочкам своим не жалеет, и их ранним сладострастием балует, а после идёт и за всех грехи отмаливает, в церкви или монастыре каком, и верит, верит, главное, что отмаливает, ибо деньги и золото не жалеет, чтобы грех отмолить. Бога боится? Или славу богомолицы как пыль в глаза пускает перед белым светом? А ведь и Гошка уже лежал с ней, и его соблазнила, сатана. А он к тому и стремился, Сильвестрово отродье, бес и злодей!
Бежит Гошка по улице, а взади, за ним собаки тощие бегут, а у одной или двух банки консервные к хвостам привязаны. Потешается старший сын Марии, весело ему на страданиях брата, любит он презрение своё продемонстрировать перед бабками-сплетницами, а тем только этого и требуется, чтобы кости Марии перемыть, мол, спуталась в своё время с разбойником, и второго такого породила, окаянная. А добрая Ирина горазда ещё больше дров в костёр под Марию подбросит, ненавидит она её, люто ненавидит, до скрежета зубов. А зубы у доброй Ирины крепкие, не чета ей учитель математики Фрол Анатольевич, тот только в немом гневе руками машет против несправедливости, а добрую Ирину как чёрта монах боится, и против милостивой Авдотьи возражений не имеет, и дочку доброй Ирины Матрёшку конфетами одаривает, чтобы не потешалась над ним лишний раз за грязные волосы и бороду нечёсанную, и пиджак в латках, и ботинки тяжёлые, на два размера больше ноги.