Джеффри шаркал рядом со мной, насмешливо передразнивая мою старческую походку, подчеркивая свою роль адъютанта при литературном генерале. Шаг за шагом, с комичной аккуратностью мы одолели первый лестничный марш. Он оканчивался широкой площадкой, где стоял сервант с коллекцией тончайшего стеклане для красоты, мой милый, а именно для питьяи шахматный столик восемнадцатого века с фигурами из мексиканского обсидиана (только для красоты, не для игры), и наконец, последний мраморный порог.
Я взглянул на позолоченные мальтийские стенные часы на лестнице. Они показывали около трех.
Никто не пришел их починить, сказал я раздраженно. Три дня уж жду. Впрочем, неважно.
Осталось преодолеть последние три ступени. Джеффри постучал по циферблату часов, точно это был барометр, затем изобразил страшный удар по нему.
Чертова дыра, вымолвил он. Ненавижу, глаза б мои не видели этой чертовой дыры.
Погоди, Джеффри, со временем привыкнешь.
Мы могли бы поехать куда-нибудь в другое место. Есть же другие острова, если уж ты непременно хочешь на проклятый остров.
После поговорим, ответил я. Сейчас у нас гости.
Могли бы, черт побери, и остаться в Танжере. Мы могли бы и получить кое-что с тех ублюдков.
Мы? Это ты попал в переделку, а не я.
Ты мог бы что-нибудь сделать. Верность. Не смей произносить это чертово слово при мне.
Я и сделал кое-что. Увез тебя из Танжера.
Но почему привез в эту гнусную дыру? Тут мерзкие попы и полиция заодно, рука руку моет.
Два мерзких попа как раз дожидаются меня за дверью. Сбавь тон.
Если ты хочешь тут и околеть, я не этого хочу.
Человек где-нибудь да должен умереть. Мальта вполне по мне.
Почему, черт возьми, ты не можешь сдохнуть в Лондоне?
Налоги, Джеффри. Налог на наследство. Климат.
Боже, разрази и прокляни эту вонючую дыру!
Я вошел в холл, и он за мной, чертыхаясь уже шепотом. В трех шагах от меня на серебряном подносе рядом с китайской вазой полной цветов лежала новая стопка поздравительных телеграмм. Бар находился по другую сторону холла, справа, между оффисом, где Джеффри забросил всю секретарскую работу, и моим личным уютным кабинетом. На стене между баром и кабинетом висел рисунок Жоржа Руобезобразная балерина, нарисованная нетерпеливыми жирными черными штрихами. В свое время в Париже Мэйнард Кейнс горячо настаивал на том, чтобы я его купил. Он про рынки знал все.
II
Их преосвященство чувствовали себя в баре вполне комфортно. Я ожидал, что он будет нетерпеливо ерзать, сидя за столом перед нетронутым стаканом оранжада, однако он уселся у стойки бара на обитом желтой кожей табурете, маленькой ножкой опираясь на перекладину стойки, держа в пухлой ручке стакан скотча. Он громко и дружелюбно беседовал с одетым в белый пиджак Али, расположившимся за стойкой в роли бармена, к моему крайнему изумлениюна родном языке последнего. Неужели на него снизошел дар пятидесятницы? Но тут я вспомнил, что мальтийский диалект и магрибский арабскийязыки близкородственные. При моем появлении его преосвященство слезли с табурета и с улыбкой приветствовали меня по-английски:
Наконец-то, я имею честь и удовольствие видеть вас, мистер Туми. Я уверен, что говорю от лица всей общины и желаю вам еще многих и счастливых лет.
Смуглый молодой человек в более скромном священническом облачении прокричал из угла:
С днем рождения, сэр, да. Это большая честьпоздравить вас лично.
Бар был небольшим, и совсем не было нужды кричать, но некоторые мальтийцы даже шепотом говорят на удивительно высоких нотах.
Он рассматривал фотографии в рамках, развешанные на стенах, на которых я был запечатлен в компании различных знаменитостейс Чаплиным в Лос-Анджелесе, с Томасом Манном в Принстоне, с Гертрудой Лоренс в конце одной из моих долгих остановок в Лондоне, с Г. Дж. Уэллсом (конечно вместе с Одеттой Кюн) в Лу Пиду, с Эрнестом Хемингуэем на его яхте Пилар недалеко от Ки Уэст. Кроме того, на стенах висели старые афиши моих пьес, имевших успехОн заплатил за все, Боги в саду, Эдип Хиггинс, Удар, удар еще удар и другие. Оба священника подняли бокалы в мою честь.
Затем его преосвященство поставили свой бокал на стойку и приблизились ко мне несколько вкрадчивой походкой, вытянув правую руку с тем, чтобы я облобызал архиепископский перстень. Однако я эту протянутую руку пожал.
Это мой капеллан отец Аццопарди.
А это мой секретарь Джеффри Энрайт.
Архиепископ был младше меня на несколько лет, очень бодр хотя и весьма толст; его пухлое лицо было почти лишено морщин и складок. Мы разглядывали друг друга с дружелюбной осторожностью, нас разделяли профессии, но роднила принадлежность к одному поколению. Я довольно фривольно пошутил, что все мы, не считая Али, составили бы неплохую комбинацию в покередве пары.
Я обратился к Али по-испански: Джин с тоником. И можешь быть свободен.
Его преосвященство присели за один из трех столиков, допили содержимое своего бокала и шутливо покачивали пустой бокал на ладони. Они чувствовали себя как дома. В конце концов, это же их архиепископство.
Сейчас, наверно, еще слишком раннее время для выпивки. Не желаете ли чаю? спросил я.
О да, откликнулся капеллан, оторвавшись от фотографии, на которой я был запечатлен вместе с Мэй Уэст возле китайского театра Граумана,чайэто замечательно.
А мне чего-нибудь покрепче, заявил архиепископ, обращаясь к Али на мальтийско-магрибском, пожалуй, снова того же, а потом можешь идти.
Прекрасный дом, продолжил он. Чудесный сад. Я ведь здесь часто бывал. Еще в те времена, когда дом принадлежал сэру Эдварду Хьюберту Каннингу. И еще раньше, когда он принадлежал покойной госпоже Тальяферро. Я полагаю, отец Аццопарди был бы очень рад, если бы мистер ваш молодой друг с зеркалами на глазах показал бы ему дом. Молодежь, не так ли мистер Туми? Ох уж, эта молодежь. Этот дом, возможно, вам это известно, а может быть и нет, был построен в 1798 году, в год вторжения Буонапарте. Он изгнал рыцарей. Он пытался ограничить власть церкви, даже совсем удушить ее, его преосвященство хмуро усмехнулся. Но ничего у него не получилось. Мальтийцы были против. Были стычки, доходило и до смертоубийства.
Я взял у Али свой джин с тоником и присел к столу напротив архиепископа, которому уже была подана солидная порция виски.
Ну что ж, обратился я к Джеффри, инструкции тебе даны. Покажи дом его преподобию, предложи ему чаю.
Отец Аццопарди торопливо допил содержимое своего бокала и закашлялся, поперхнувшись. Джеффри принялся лупить его по спине, приговаривая при каждом ударе: Мой грех, мой грех, мой тягчайший грех.
Джеффри, прервал я его, это не смешно.
Джеффри показал мне язык и увел прочь кашляющего отца Аццопарди. Его преосвященство выдал очередной анекдот по-арабски, адресованный Али, который, смеясь, также удалился.
Славный малый, заметил ему вслед его преосвященство, это сразу видно. Ох уж, эта молодежь, добавил он, кивая в ту сторону, откуда доносился голос Джеффри, направляющегося в сад. И затем, мне: Вы, наверное, тут играете в бридж. Очень подходящая комната для игры в бридж, глаза его скользили по уставленным бутылками полкам, вполне невинное и культурное времяпрепровождение. Он поднял пухлую ручку, как бы благословляя игру и, в тоже время, выражая сожаление в том, что он сам никогда бы не смог принять приглашения к игре.
Я раньше играл, но более не играю. Слишком много работы. Покойный его святейшество тоже играл. Но потом и у него стало слишком много работы. Уж вам-то это известно.
Его застенчивая улыбка, как я понял, призвана была сгладить сравнение между ним и покойным. Итак, как и следовало из ватиканского письма, визит был связан с личностью покойного его святейшества.
К тому времени, когда Карло достиг столь высоко положения, он уже не играл. Слишком много у него было дел, как вы сами заметили. Но в свое время он был выдающимся игроком, очень хитрым и энергичным. Прямо как миссис Бэттл, знаете ли.