И пошел дальше.
В трех следующих комнатах Торквемада собрал деньги без малейшего затруднения.
Дон Франсиско, велите починить печку: тут кирпич выпал, так что и готовить совсем нельзя.
При других обстоятельствах подобное требование обязательно вызвало бы перебранку: «Заткни дыру задом, мошенник, визжал бы хозяин, а тогда и огонь разводи!»«Кровопийца проклятый! Чтоб ты подавился своими деньгами!»
Но в этот раз все обошлось тихо и мирно, и Торквемада обещал исполнить просьбу.
Ох, дон Франсиско! сказала съемщица из одиннадцатого номера. Нате, возьмите эти несчастные пятьдесят реалов. Чтобы скопить их, мы жили впроголодь: на два куарто потрохов и на два куарто печенки с черствым хлебомвот и вся наша еда. Но я скорей соглашусь гвозди глотать, чем слушать, как вы лаетесь, да глядеть на вашу злую рожу!
Но постой, это же клевета, несправедливость! Если я и прижимал тебя, бывало, так ведь не ради презренных денег, а просто я порядок люблю Пусть не говорят Каждый должен свое место знать. Нечего сказать, хорошего ты мнения обо мне! Да разве я допущу, чтоб твои дети, эти агнцы божьи, страдали от голода?.. Оставь себе деньги Или лучше, чтоб тебя совесть не мучила, давай-ка поделимся: возьми себе двадцать пять реалов ты мне вернешь остальное в другой раз. Ах, мошенницы, я для вас стараюсь, как отец родной, а вы меня клеймите злодеем и как только не оскорбляете! Нет! Ей-богу, я уважаю человечность, ценю ее, почитаю, а теперь я буду делать людям столько добра, сколько смогу, и даже немножко больше Вот вам!
Вокругстрах, смятение. Вслед ему шептали: «Что-то с ним неладно, с этим окаянным Совсем, видно, с ума спятил», «Ишь Лазаря затянул! Дон Франсискои милосердие!», «Теперь ясно, отчего каждую ночь гуляет по небу эта звезда с хвостом. Конец света настает, вот что».
А в шестнадцатой квартире он заявил:
Бедняжка, дитя души моей! Ах ты, негодница, у, тебя дочь была больна, а ты мне ничего не сказала? Для чего же я-то живу на свете? По правде говоря, очень ты меня огорчила, простить тебе не могу, кругом ты виновата. Как же тебе не стыдно, и ни капли-то благодарности в тебе нет. Бьюсь об заклад, тебе и невдомек, что я сейчас сделаю! Ну-ка, на сколько спорим? Я дам тебе денег, чтобы ты сготовила себе олью Ну же! Бери их! И попробуй теперь сказать, что я изверг бесчеловечный. Только ведь вы все такие неблагодарные: вы готовы меня с грязью смешать и даже, пожалуй, проклянете Прощай.
В комнате сеньоры Касианы какая-то женщина отважилась сказать ему:
Дон Франсиско, а вы нас вокруг пальца не обведете Тут что-то нечисто. Что за черти завелись у вас в голове и в каменном вашем сердце?
В изнеможении хозяин опустился на стул и, сняв шляпу, провел рукой по желтому лбу и вспотевшей лысине; затем, вздохнув, проговорил:
Нет, я не каменный, язвы вы этакие, не каменный.
Глаза его наполнились слезами, он покачивался, глядя в пол, держась обеими руками за палку и опираясь на нее всей тяжестью грузного тела. Жильцы стали просить хозяина открыть им свою душу, но Торквемада, как видно, не счел их достойными откровенности и не захотел доверить им свое тяжкое, душераздирающее горе. Взяв деньги, он сказал глухим голосом:
Не будь у тебя сегодня денег, Касиана, я ничего бы тебе не сделал. Говорил же я вам, что бедных не душу Я ведь и сам бедняк Он поднялся, охваченный тревогой и досадой. Кто скажет, что я жестокосерд, тот бесстыжий враль. Я милосерден, я жалею несчастных, помогаю им, как могу, так велит нам человечность. И знайте, все вы: кто поступает не по-человечески, тот рано или поздно поплатится за это, а кто добр, тому воздастся. Клянусь этой божьей матерью, скорбящей над мертвым сыном (он указал на картину), клянусь, если я не казался вам милостивым и добросердечным, это еще не значит, что я не был им, черт побери! А если нужны доказательства, за ними дело не станет. Ах, вы не верите? Так убирайтесь же ко всем чертям! Я-то знаю, что у меня сердце доброе Не нужны мне ваши славословия. Паршивые бабы, наплевать мне на вашу благодарность!.. Я и слушать не желаю ваши благословения!
Сказав все это, он внезапно ушел. Все смотрели, как он спустился по лестнице, пересек двор и вышел из ворот, размахивая руками, словно некий демон, осеняющий себя крестным знамением.
Часть 5
Торопясь добраться, домой, Душегуб против обыкновения взял экипаж, хотя в другое время скорее с ног бы свалился, но не истратил лишнюю песету. Сердце шептало ему, что дома его ждут добрые вести: Руфина выйдет к нему с улыбкой и скажет, что больному легче. И в безумном нетерпении дону Франсиско казалось, что колеса стоят на месте, лошадь еле плетется, а кучер недостаточно усердно подгоняет бедное животное.
Ну же, гони! Проклятая кляча! Кнутом ее! кричал Торквемада. Не видишь развея спешу!
Насилу доехали. Задыхаясь, поднимался скряга по лестнице и думал с надеждой: «Теперь уж не скажут, что все это за мое зло, ведь я» Но как жестоко он разочаровался, когда увидел лицо Руфинытакое печальноеи услышал слова: «Все так же, папа», прозвучавшие в его ушах, точно похоронный звон. Он подошел на цыпочках к больному и взглянул на него. Мальчик забылся сном, и дон Франсиско мог более или менее спокойно его рассмотреть. В часы, когда Валентинито бредил и метался на кровати, обводя комнату полным ужаса взором, отец, не в силах выдержать мучительного зрелища, убегал из спальни, испуганный и дрожащий. Ему не хватало мужества встать лицом к лицу с безмерно тяжкой бедой, и, несомненно, низость души его была тому причиной. Уныние и робость овладевали им, словно он чувствовал себя виноватым в случившемся несчастье.
Торквемада был уверен в преданнейшем уходе Руфины и знал, что сам он не нужен у постели Валентина; наоборот, он даже мешал бы там: в своем смятении он мог перепутать лекарства и лишь ускорить смерть больного.
Отцу оставалось лишь наблюдать без сна и отдыха за происходящим, поминутно заглядывать в дверь спальни, прислушиваясь к стонам и бреду мальчика; но стоны звучали все жалобнее, бред усиливался, и Торквемада испытывал непреодолимое желание убежать со своим горем на край света.
В тот вечер Байлон навестил своего друга, желая выразить ему сочувствие; вместе с ним явились мясник, портной и фотографсоседи Торквемады по дому. Все они наперебой сыпали избитые слова утешения. Но дон Франсиско, не в силах поддерживать беседу на столь горестную тему, лишь сухо и холодно поблагодарил их. Снова и снова вздыхал он и стонал, ходил взад-вперед по комнате, пил воду большими глотками и даже бил кулаком об стену.
Страшное несчастье! Сколько утраченных надежд! Скошен и увядает прекраснейший в мире цветок С ума сойти можно от этого. Лучше бы всему свету провалиться, чем умереть чудесному ребенку, пришедшему озарить землю солнцем своего таланта Вот что творит бог, человечность или кто там еще, будь он неладен, создавший эту планету и населивший ее людьми! Если уж они хотят держать Валентина при себе, зачем тогда было отпускать его сюда и даровать ему, доброму Торквемаде, счастье произвести на свет подобное чудо? Ну и дела вершит Провидение, Человечество или это проклятое Целое, как говорит Байлон! Забрать необыкновенного мальчика, свет науки, а дураков оставить здесь! Ну, есть ли тут хоть капля здравого смысла? И разве он не прав, восставая против тех, что наверху, впору последними словами их выругать да послать ко всем чертям Если Валентин умрет, что останется на свете? Темнота, невежество А отцу-то каково! Пережить такой удар! Только представьте себе: его Валентинуже мужчина: он блистает, посрамляет всех ученых, переворачивает вверх дном всю науку!.. Да ведь Торквемада стал бы вторым человеком в мире; и за одно то, что он подарил человечеству великого математика, его возводят на трон А каким инженером стал бы Валентин, если бы выжил! Он построил бы такую железную дорогуотсюда до Пекина доедешь за пять минут; и воздушные шарылетать под облаками, и кораблиплавать по морям, и еще много кое-чего невиданного и неслыханного. И вот бедная планета должна этого лишиться из-за дурацкого приговора тех, кто властен, дать нам жизнь и отнять ее у нас А почему, спрашивается? Все из зависти! Там, наверху, в невидимых глубинах неба, кто-то задался целью насолить Торквемаде.