Сеньор, сеньор, сказал он, дрожа от резкого ночного холода, взгляните на меня
Торквемада прошел мимо, потом остановился; хотел, было вернуться, минуту поколебалсяи пошел своей дорогой. А в мозгу его молнией сверкнула мысль: «Вот досадановый плащ на мне; был бы хоть старый»
Часть 6
Будь я проклят, загремел он, входя в дом, не надо было упускать случая поступить по-христиански!
Он отдал принесенное лекарство и, переодев плащ, вновь поспешил на улицу. Когда спустя несколько минут он вернулся, Руфинита сказала ему с тревогой:
Папа, папа, что с тобой творится?.. Ты без шляпы? И куда делся плащ?
Ах, доченька, сокрушенно и тихо проговорил скряга, тебе не понять истинной доброты и милосердия Ты вот о плаще, спрашиваешь Жалко, что ты не видела Я отдал его бедному старику, полураздетому и умирающему от холода. Вот я какой: уж если пожалею бедняка, то не на шутку. Иной раз покажется, будто я жесток, но ведь сердце-то у меня доброе Вижу, ты встревожилась. Ну, много ли стоит жалкий кусок сукна?
А плащ был новый?
Нет, старый А теперь, поверишь ли, даже совесть меня грызет: почему я не отдал ему новый И еще меня беспокоит, зачем я тебе рассказал. Доброму делу слава не нужна.
Тем разговор и кончился: более важные дела отвлекли обоих. Измученная Руфина падала от усталости: она не спала уже четверо суток и лишь усилием воли держалась на ногах, мужественная, заботливая и нежная, как сестра милосердия. Наняли сиделку, и девушка смогла немного отдохнуть. Вечерами помочь в хозяйственных заботах приходила старушка ветошница, собиравшая тряпье и скудные съестные отбросы ab initio, с того дня, как поженились Торквемада и донья Сильвия (еще раньше она занималась тем же в доме родителей доньи Сильвии). Звали ее, не знаю почему, тетушка Рома; я думаю, это искаженное Херонима. Она была так стара и безобразна, что лицо ее походило на клубок паутины, пересыпанный золой. Бугристый нос расплылся, круглый беззубый рот тонул в окружавших его морщинах, мутные рыбьи глазки чуть светились под слезящимися веками, красными, как перец. На ней была рваная кофта и заплатанная юбка, подаренная еще матерью доньи Сильвии. Старуха всей душой привязалась к дому, где долгие годы ежедневно собирала тряпье. Она питала глубокое уважение к донье Сильвии, которая только ей отдавала кости, хлебные корки и обрезки мяса. Тетушка Рома нежно любила детей, а перед Валентином преклонялась с каким-то суеверным обожанием. Когда мальчик тяжко занемог, она объяснила болезнь тем, что «в голове у него лопнул талант». Бедная старуха потеряла покой: утром и вечером справлялась она о Валентине, пробиралась в его спальню и подолгу молча сидела у постели мальчика, не сводя с него глаз, из которых по дряблым пергаментным щекам непрестанно катились слезы.
Направляясь в кухню, ветошница заметила в столовой Торквемаду. Он сидел у стола, опустив голову на руки, погруженный в глубокое раздумье. Тетушка Рома была своим человеком в доме и поэтому без стеснения подошла к нему.
Ты бы помолился, сказала она, утирая слезы, молитва к богу доходчива Бедняжка, сердешный мой, как ему плохо Смотри (она указала на грифельную доску), как тут красиво написано в этой черной раме. Мне, старухе, не понять, что оно значит но, верно, тут говорится, что все мы должны быть добрыми Этот ангел понимает больше нашего! Может, за то бог и хочет забрать его к себе
Что ты там болтаешь, тетушка Рома? Лицо Торквемады стало мертвенно бледным. Его не отнимут у нас. Ты, как и дурни, должники, чего доброго считаешь меня извергом, злодеем? Уж если у кого денежки заведутся, так его непременно представят хуже последней собаки Но бог знает правду Творил я добрые дела в эти дни или нетникому не известно: зачем мне, чтобы все разнюхивали насчет моих благодеяний и повсюду славили мое милосердие И ты сама тоже молись, молись больше, пока глотка не пересохнет; твоя молитва скорее к богу дойдет: ты своей бедностью заслужила Совсем с ума схожу ну за какие грехи мне все это терпеть?.. Ох, тетушка Рома, знала бы ты, каково у меня на душе! Моли бога сохранить нам Валентина; а если он умретя уж и сам не знаю, что будет: я совсем голову потеряю, выскочу на улицу и зарежу кого-нибудь. Он мой сын, мой, черт побери! Он слава мира Несдобровать тому, кто его у меня отнимет!..
Ох, горе-горькое, бормотала, всхлипывая, старуха. Но кто знает, может святая дева сотворит чудо Я всем сердцем смиренно молюсь об этом. Да и вы постарайтесь, обещайте ей быть добрым католиком.
За обещаниями дело не станет Тетушка Рома, уйди, оставь меня одного. Никого не хочу видеть. Лучше мне побыть одному с моим горем.
Старуха вышла, охая и вздыхая, а дон Франсиско снова опустил пылающую голову на руки. И долго еще просидел бы он так, если бы дружок Байлон не вывел его из неподвижности, похлопав, но плечу и обратившись к нему со словами:
Не стоит унывать. Будем мужественными в беде, не дадим ей лишить нас бодрости духа Малодушиеудел женщин. Кто мы перед природой, перед Великим «Целым?.. Ничтожные атомы, не ведающие смысла его гармонии
Убирайтесь к дьяволу с вашим Целым и со всеми потрохами! вскричал Торквемада, испепеляя его взглядом.
Байлон не стал препираться и, чтобы рассеять дона Франсиско и отвлечь его от мрачных мыслей, поведал приятелю об одном верном дельце, которое засело у него в голове.
Он задумал расторгнуть контракт со своим арендатором и поставить дело на широкую ногу, основав молочную лавку в современном духе: молоко доставляется на дом, цены умеренные, контора обставлена по последней моде, телефон и прочее Он уже успел изучить вопрос и
Поверьте мне, друг Франсиско, дело надежное, в особенности если завести еще молочных коров, поскольку в Мадриде
Да отвяжитесь вы с этим молоком и с Ну что общего у меня с вашими ослицами и коровами? воскликнул Душегуб, вскакивая и с яростью глядя на Байлона. Тысяча чертей! Вы же видитесердце у меня разрывается от горя, а вы докучаете мне своим окаянным молоком Скажите лучше, как упросить бога снизойти до наших нужд, скажите, что не знаю, как объяснить ну, что значит быть добрым и быть злым?.. Или я уж совсем дурак, или тут что-то мудреное, до чего простым смертным не додуматься
Да, черт побери, это вопрос мудреный, сказал расстрига, удовлетворенно кивая головой и прищуривая глаза.
В эту минуту дон Хосе очень мало напоминал своего двойника из Сикстинской капеллы: он сидел, опираясь руками на палку, зажатую между колен, скрестив ноги, сдвинув на затылок шляпу; мощную его фигуру стесняло пальто с засаленными полами и воротником, густо покрытым перхотью. Но, несмотря на свой низменный облик, этот негодяй все, же походил на Данте, а когда-то был даже жрецом в Египте! Чего только не случается на свете
Да, конечно, это вопрос мудреный, повторил Байлон, собираясь просветить своего друга и выставляя самый веский довод:Добро и зло это, как говорится, свет и тьма! В жизни дон Хосе изъяснялся совсем иначе, чем писал. Так оно обычно и бывает. Но на сей раз торжественность темы воспламенила его фантазию и побудила выражаться в высоком стиле, свойственном его прежним писаниям. Человек останавливается в нерешительности и смущении перед великой загадкой: что есть добро? что есть зло? Сын мой, обрати слух твой к истине, а взор твой к свету. Добро есть любовь к ближнему. Возлюбии познаешь добро; возненавидьи познаешь зло. Будем милосердны к ненавистникам нашим, и тернии обратятся для нас в розы. Так рекла Справедливость, так говорю я Истина из истин и наука из наук.
Истины-то эти я и раньше знал, проворчал Торквемада уныло. Отобрать у ближнего последнюю рубашку мне всегда казалось зверством. Но и спуску тоже давать нечего Ну ладно, не будем говорить об этом Не желаю думать о грустных вещах. Ни слова больше не скажу Но если сын мой умрет нет, и думать не хочу если он умрет, то мне уж все равночто белое, что черное.
Вдруг из спальни Валентинито донесся пронзительный вопль, похожий на крик павлина. Оба оцепенели от ужаса. Болезнь бедного ребенка принимала все более тяжкий и опасный оборот. Торквемада готов был зарыться в землю, лишь бы не слышать стенаний страдальца. Он бросился в кабинет, не обращая внимания на уговоры Байлона, и захлопнул перед приятелем дверь, едва не прищемив ему дантовский нос. Из коридора было слышно, как дон Франсиско с шумом выдвинул ящик стола. Вскоре он возвратился, пряча что-то в кармане сюртука, взял шляпу и, не проронив ни слова, вышел на улицу.