Эти и многие другие обрядовые подробности находим мы в названном выше «Уставе о трезвонах». Как строго Филарет наблюдал точное исполнение устава, свидетельствует следующий там же приведенный случай. В 1630 году патриарх «велел старост звонарских бить нещадно батоги за то, что они зазвонили» несколько ранее, чем следовало, во время описанного выхода на Новый год.
Филарет Никитич не упускал случая возвысить свой дом также помощию предметов веры и благочестия. Московский посол в Персии Коробьин известил государей, что шах Аббас предлагает подарить им срачицу Христову, которую он захватил во время своего похода в Грузию. Государи приказали всеми мерами добиваться этого сокровища. В 1625 году действительно приехали от шаха Аббаса послы Русан-бек и Мурат-бек, и на торжественном приеме их в Грановитой палате поднесли патриарху Филарету Никитичу золотой ковчег, в котором заключен был небольшой кусок ветхой полотняной материи. Так как сия святыня пришла от иноверного царя, то патриарх вместе с освященным собором, ради ее испытания, устроили молебны, недельный пост и хождение с нею по больным. Затем разослана была окружная грамота к областным архиереям с известием о чудесных исцелениях и с повелением ежегодно отправлять празднество в честь Ризы Господней 27 марта. Самая срачица в золотом ковчеге хранилась в Успенском соборе; от нее отрезали две части: одну в особом ковчеге носили по больным, а другую вложили в крест, находившийся у государя. С самой святыней соединена была такая легенда: при распятии Христа присутствовал один римский воин из Грузии; когда метали жребий о хитоне, он упал на сего грузина, и последний отвез хитон на свою родину.
Главный персидский посол, привезший срачицу Господню, Русан-бек в Москве предался пьянству, буйству и душегубству: убил одну из своих жен и шестерых своих прислужников; по просьбе его товарищей государь велел развести его с ними и поставить на разных дворах. Потом при возвращении этого посольства в Персию он отправил с ним и своих послов, именно князя Тюфякина, Феофилатьева и дьяка Панова. По жалобе из Москвы на буйство Русан-бека шах велел его казнить. Но, в свою очередь, он жаловался на непослушание и грубости московских послов; хотя сии последние в сношениях с персидским двором держались данного им наказа. Сверх того, князь Тюфякин, возвращаясь из Персии, в Кумыцкой земле украл девицу и провез ее в сундуке. В Москве послы подверглись опале: государь велел отобрать у них поместья и вотчины и посадить их в тюрьму.
Дружественные сношения Михаила с шахом Аббасом продолжались во все время их царствования. Вначале шах помог даже Михаилу деньгами: в 1617 г. он прислал слитков серебра на 7000 рублей. Эти дружественные сношения не мешали, однако, взаимным жалобам на разные притеснения торговым людям и послам. До какой степени московское правительство строго относилось ко всякому отступлению от посольского наказа, показывает особенно пример дьяка Тюхина, который состоял при послах князе Барятинском и Чичерине. В 1620 году по возвращении из Персии в Москву он был обвинен в изменническом образе действия: главная вина его состояла в том, что, призванный «шахом, он ездил к нему один без товарищей и выслушивал его упреки на невежливое обращение с его послами в Московском государстве. Несчастного дьяка по распоряжению Боярской думы подвергли жестокой пытке, а потом сослали в Сибирь, где посадили в тюрьму.
Вообще в царствование Михаила Федоровича внешние сношения России весьма оживились и стали играть более важную, чем прежде, роль в нашей государственной жизни. С одной стороны, новая династия, руководимая дальновидным отцом государя, всюду искала себе поддержки и полезных связей для отпора своему главному врагу, Польше; а с другой, громкие события Смутного времени, естественно, привлекли внимание иностранцев и ближе ознакомили их с Восточною Европою. Но внимание это направилось преимущественно на те промышленно-торговые выгоды, которые можно было извлечь из сношений с московским правительством. Особенно о таких выгодах хлопотали практичные англичане. После Столбовского договора, заключенного при английском посредничестве, отправлено было в Англию к Иакову I московское посольство с изъявлением благодарности за это посредничество, а главное, с просьбою помочь деньгами и заключением против поляков союза с Данией, Швецией и Нидерландами. Англичане ограничились присылкою в займы 40 000 ефимков или 20 000 рублей. Уже после окончания польской войны и возвращения Филарета из плена, в 1619 г. приехал послом из Англии столь известный москвичам Джон Мерик и удостоился торжественного приема от обоих государей; причем вручил им подарки, состоявшие из серебряных золоченых изваяний льва и страуса, кубков и других сосудов, бархата, атласа, сукон и т. п. Во время переговоров с боярами он изложил целый ряд жалоб: на убытки, понесенные английскими купцами в Смутное время, на уменьшение в весе русского рубля, на английских прикащиков и слуг, растративших купеческие деньги, а потом поженившихся на русских женщинах или вступивших в русскую службу и подданство, и т. д. В заключение он снова просил дать английским торговцам свободный проезд через Россию в Персию. Царь велел собрать московских гостей и спросить их мнения на этот счет. Гости дали приблизительно такой ответ, что от свободного проезда, конечно, будут большие убытки русским людям, которые служат посредниками в торговле заморскими (европейскими) и персидскими товарами; но что они готовы терпеть убытки, если с английских купцов будут брать большую пошлину и от того будет прибыль государевой казне. Когда Мерику предложили вопрос о пошлине, то он уклонился от дальнейших переговоров по этому предмету, так как имел в виду беспошлинный провоз товаров в Персию. Посольство его кончилось тем, что, по его просьбе, ему возвратили занятые 20 000 рублей и отпустили. Перед своим отъездом он, однако, успел испросить у царя и патриарха семнадцати английским гостям, жившим в России, жалованную грамоту на беспошлинную торговлю.
В начале своего царствования Михаил Феодорович безуспешно обращался с просьбою о помощи против поляков и к молодому французскому королю Людовику XIII. Когда же Московское государство умиротворилось, в 1629 году в Москву явилось первое французское посольство в лице Де Ге Курменена. Он вел себя довольно надменно, заводил споры о царском титуле, о церемониях приема, просил о разрешении французским купцам иметь при себе католических священников, вести беспошлинно торговлю и пользоваться свободным проездом в Персию; взамен чего выставлял на вид неприязнь французского короля к Австрийскому дому, который дружит с польским королем. Но все эти домогательства оставлены без последствий, и французский посол уехал ни с чем. За ним приехало посольство от Голландских Штатов, которое указывало на их борьбу с испанским королем и вообще с католичеством и хлопотало о разных торговых льготах, даже о монополии на вывоз хлеба и льну из Архангельского порта. Мало того, оно просило о разрешении распахивать пустые земли, очевидно намереваясь направить в Московское государство и земледельческую колонизацию; а в заключение домогалось все того же беспошлинного транзита в Персию, и притом монопольного, на 30 лет, за что обещало по 15 000 рублей ежегодно. Эти домогательства голландцев были также бесплодны. В следующем 1631 году явилось датское посольство: оно просило для своих торговцев о беспошлинном вывозе хлеба из России и о том же свободном пути в Персию, и также безуспешно. Но с датчанами происходили у нас столкновения на северных приморских границах, и для заключения мирного договора ездили московские послы в Копенгаген. Там, однако, их приняли дурно и отпустили ни с чем. Причиною таких отношений было отчасти то обстоятельство, что мы в это время датской дружбе явно предпочитали шведскую, имея в виду наш главный тогда интерес: отношения к Польше.
После заключения Столбовского мира между Швецией и Россией не скоро еще установились приязненные отношения: им мешали, во-первых, споры о новых границах, которые проводились вследствие уступки областей шведам, а во-вторых, многие переселения из этих уступленных областей в московские пределы. Переселялись отчасти по причине больших налогов, а главное, православные люди весьма неохотно поступали в подданство иноверной, лютеранской державы; особенно уходили оттуда лица духовные, т. е. священники и монахи. Шведское правительство в силу договора требовало выдачи перебежчиков; а московское от этой выдачи уклонялось и приказывало пограничным воеводам отсылать перебежавших крестьян далее от границы в дворцовые села и сажать там на казенных пашнях. Корела и другие уступленные области в церковном отношении продолжали причисляться к Новгородской епархии; новгородский митрополит ставил там священников и святил новые церкви. С одной стороны, шведы подозрительно смотрели на эти связи и требовали, чтобы митрополит сносился с православным духовенством в их областях; при посредстве местных шведских властей; а с другойони избегали довести дело до явного разрыва сих церковных сношений, опасаясь в таком случае поголовного бегства жителей в русские пределы. В свою очередь, московское правительство подозрительно смотрело на тех русских людей, которые, перешедши под власть шведов, приезжали по торговым делам в московские города; например, в Новгороде оно не дозволяло пускать их в соборный храм св. Софии и вообще в Софийский кремль, а только в церкви на посаде: так как опасалось, что эти люди могли уже пошатнуться в православной вере; кроме того, оно опасалось найти в них лазутчиков. Те шведы, которые приезжали в Новгород учиться русскому языку, если принимали православие, уже не отпускались обратно на родину, и у кого они поселялись, с того бралась порука с записями.