Все эти недоразумения и пограничные столкновения, однако, не мешали политическому сближению Швеции с Москвою, потому что они в то время имели общего и притом сильного врага в польско-литовском короле Сигизмунде, который не покидал притязаний ни на шведскую, ни на московскую корону. Между шведами и поляками притом в 1620 году возобновилась борьба за Ливонию. Густав Адольф вступил в переговоры с Московским двором и приглашал его соединить свои силы для войны с Польшею. Около того же времени (в августе 1621 г.), от юного турецкого султана Османа II приехал послом в Москву, в сопровождении двух чаушей, грек Фома Кантакузен также с предложением союза против Польши-Литвы и с обещанием отвоевать обратно Москве Смоленск и другие города, отошедшие к Литве; к тому же союзу должен был приступить и крымский хан. Кантакузен передал просьбу и цареградского патриарха Кирилла Лукариса московскому патриарху Филарету о заключении союза с султаном. Московское правительство отпустило Кантакузена с благоприятным ответом.
Таким образом, в то время как в Германии открылась знаменитая Тридцатилетняя война протестантских государей с императором и папством, в Восточной Европе готова была выступить грозная коалиция против ревностного союзника папству, короля Польско-Литовского.
Несмотря на четырнадцатилетнее перемирие, заключенное в Деулине, отношения к Польше-Литве постоянно были натянутые. Москва имела многие поводы, чтобы жаловаться на польские неправды и даже разорвать перемирие. Неправды сии были перечислены на Земском соборе (в октябре 1621 г.), на обсуждение которого царь и патриарх предложили вопрос о войне с польским королем. А именно: порубежные литовские урядники в грамотах к русским воеводам продолжают именовать королевича Владислава царем и великим князем всея России; притом нарушают границы, захватывают государевы села и земли, ставят у нас свои слободы, селитру варят, золу жгут, рыбу ловят, всякого зверя бьют, помещиков и жителей порубежных грабят и побивают, многих русских полоняников, вопреки договору, не отпускают; паны-рада отправляют к московским боярам посланцев с такими грамотами, в которых называют царем Владислава, а имя Михаила Феодоровича пишут без государского титула, и даже с укоризною (т. е. с глумлением), чего некоторыми мерами терпеть невозможно.
Государи объявили Собору о посольстве к ним султана Османа, предлагавшего сообща воевать с Польско-Литовским королем и уже выступившего в поход; добавляли, что к той же общей войне с поляками зовут их крымский хан и шведский король Густав Адольф. На поставленный вопрос духовенство, бояре, дворяне, дети боярские, стрельцы, казаки и всяких чинов люди били челом царю Михаилу и отцу его патриарху, чтобы они, государи, за святые Божии церкви, за свою государскую честь и свое государство против своего исконного недруга стояли крепко, сколько им, государям, милосердный Бог помочи подаст, а служилые люди рады биться не щадя голов своих. Торговые люди предлагали давать на войну деньги, смотря по их прожиткам; служилые просили разобрать» их по городам, чтобы никто «в избылых не был». Решили объявить войну, если поляки не исправятся и не согласятся на московские требования. В города посланы известительные соборные грамоты, а также бояре, дворяне и дьяки для разбора (росписи) служилых людей.
Однако на этот раз война с нашей стороны не была объявлена, и соборный приговор остался неисполненным; хотя посланный боярами в Польшу гонец, с исчислением польских неправд, привез от панов-рады ответ весьма грубый и дерзкий. Государство еще далеко не оправилось от разорения, люди и средства для войны собирались медленно; а между тем обстоятельства успели измениться. Поход Османа II на поляков был неудачен. На сей раз они выставили значительные силы, наибольшую часть которых составляли казаки с своим гетманом Сагайдачным. Огромное войско султана встретило мужественный отпор; от Днестра он ни с чем вернулся в Царьград, где вскоре был свержен мятежными янычарами и убит. Густав Адольф, взяв Ригу (1621 г.) и завоевав еще часть Ливонии, в следующем году вновь заключил с поляками двухлетнее перемирие.
Итак, царь и патриарх не воспользовались благоприятными внешними обстоятельствами, чтобы свести счеты с злейшим врагом России, Сигизмундом III, и почти до конца сохраняли Деулинское перемирие. Но эта добросовестность не улучшила наших отношений: поляки не думали «исправиться» и продолжали свои неправды.
Большое негодование вызывало в Москве упорство, с каким поляки продолжали в своих грамотах называть царем и великим князем Владислава, а Михаила Феодоровича как бы не признавали законно избранным Московским государем и даже иногда называли его полуименем или, как выражались о том в Москве, «писали государское имя безчестия его Государя с укоризною затейным своим воровством». Чувствительна также была потеря областей, уступленных Польше; а в особенности была чувствительна утрата древнего и славного достояния России Смоленска. Этот город и по своему значению сильной крепости, и по своему коренному русскому населению служил для Московского государства твердым опорным пунктом, щитом на западном рубеже со стороны неприязненной Польши-Литвы. А потому возвращение его считалось делом первостепенной государственной важности. Уже в первую войну с поляками при Михаиле Москва главные усилия направила на Смоленск; но все попытки московских воевод овладеть им тогда окончились неудачею (161417 гг.). Михаил Феодорович по своей кротости и миролюбию все-таки не желал войны и, по-видимому, противился ей, сколько мог: по крайней мере, он хотел выждать срок перемирия; но должен был уступить настояниям своего отца. Если верить одному чужеземному (польскому) источнику, патриарх однажды, рассерженный несогласием сына, толкнул его посохом так, что тот упал. «Глупый, своего добра не понимаешь!»воскликнул при этом отец. Очевидно, патриарх не хотел долее переносить польские обиды и унижения своему царственному дому. Филарет Никитич, проведший столько лет в польском плену, конечно, хорошо знал слабые стороны Речи Посполитой; он надеялся с лихвою воздать ей за все бедствия, причиненные России, а вместе прославить свой дом победами над ее кичливыми врагами и возвращением захваченных в Смутное время московских городов и областей.
По мере того как Московское государство отдыхало и оправлялось от разорения, старательно увеличивались его военные силы и средства. Когда приблизился срок перемирию, заметно оживились приготовления к предстоявшей решительной борьбе. В 1630 году видим заботы правительства о лучшем укреплении лежавших на большой дороге в Литву городов Вязьмы и Можайска; для чего вызывались каменщики, кирпичники и гончары из восточных областей. Пограничные крепости вообще исправлялись; гарнизоны и огнестрельный снаряд в них пополнялись. В 1631 г. по областям назначены окладчики из надежных дворян и детей боярских; они усиленно верстали на службу новиков-помещиков и набирали даточных из крестьян и посадских. Царь и патриарх указали набирать в войско даточных людей по одному конному и одному пешему с каждых 400 четей (т. е. с 200 десятин земли). Но едва ли не главную надежду возлагали они на иноземцев.
Зная недостаток военного искусства у московских ратных людей и превосходство в этом отношении западных европейцев, государи озаботились заграничною вербовкою в свою службу большого количества офицеров и солдат. (Известно, что в эпоху Тридцатилетней войны система вольнонаемных войск еще господствовала в средней и западной Европе.) Ради этой цели московское правительство воспользовалось услугами находившихся в его службе опытных иноземных офицеров, которых отправило для найма ратных людей и для закупки оружия в Швецию, Данию, Пруссию, в вольные немецкие города Гамбург, Любек и Бремен, в Голландию и Англию. Так, зимою 1631 года в Швецию к королю Густаву Адольфу поехал чрез Новгород полковник Александр Лесли, родом шотландец, в сопровождении стольника Племянникова и подьячего Аристова; последние должны были закупить 10 000 мушкетов с зарядами и 5000 шпаг; а полковнику поручалось нанять 5000 солдат с потребным количеством офицеров. Если он в Швеции наймет менее означенного числа, то, отпустив нанятых солдат и купленное оружие с Племянниковым в Москву, сам должен был ехать в Данию, Голландию и Англию для найма недостающих людей и покупки оружия. Он был снабжен царскими верительными грамотами к правительствам сих стран. Этим посланцам из царской казны выдана была большая сумма золотыми и ефимками; на случай, если ее не хватит, Лесли получил кредитивов, подписанных московскими торговыми иноземцами, на 110 000 ефимков к амстердамским и гамбургским торговым фирмам. А если и этих денег не хватит, то ему поручалось сделать на государево имя заем у Голландских штатов и купцов, которые вели торговлю с Москвою в Архангельском порте. Кроме ратных людей Лесли должен был «приговорить» в московскую службу несколько мастеров, которые умеют лить пушечные железные ядра, в помощь московскому пушечному мастеру голландцу Юлису (Куету). Лесли имел полномочие нанимать людей только на один год и не более полутора лет. Любопытно при этом, что он мог брать в московскую службу всяких иноземцев, но только не французов и вообще не католиков. Предпринимая войну с католическою Польшею, государи не доверяли ее единоверцам: еще в свежей памяти была измена французских наемников в день Клушинской битвы.