«Икс может быть каким угодно! Он ни к чему не привязан!» восклицал Алексей Степанович, счастливо глядя на них снизу вверх.
А они усваивали совсем другое, куда более важное послание, которое через него передавала им жизнь, желающая во что бы то ни стало наполнить их обесточенные души: «Ты можешь быть. Ты можешь проявиться. Ты можешь».
Но потом приходилось возвращаться. Голодные, с мокрыми ногами и пылающей головой они проскальзывали в прокуренную комнату и тут же гасли, как опущенные в воду лучины, сталкивались с теми двумя, в присутствии которых хотелось одного: развоплотиться, исчезнуть
Каким же он был изначально, если после долгих лет самоуничтожения и растраты его хмельная болтовня казалась нам касанием ангельских крыл?
Или какими нищими были мы, если смогли на годы вперед напитаться рассказами пьяного чудака.
А помнишь: «Всё чудо, все чудаки», «Ты не один», как мы писали мелом на стенах вдоль всей его дороги домой?
Конечно! Даже на дверях пивной чтоб уж наверняка заметил! Его любимое, что он всегда твердил: «Мир ловил меня, но не поймал»
Интересно, успел ли он увидеть?
Да уж Никогда не забуду: первый урок математики после каникул. Звонок, в коридоре наступает тишина, и в этой тишине каблуки. Тяжелый, четкий шаг, как на плацу. И у меня от этого звука все холодеет хотя, казалось бы, мало ли кто идет. Но нет, дверь с грохотом отлетает в стену, и никто не спотыкается на пороге, и вместо неземного сияния возникает этот крашеный комбат в обтягивающем леопардовом платье и сообщает, что она новый учитель математики
Все замерли, только преданный неандерталец Кокшаров пересилил страх и пробубнил: «А Лексей Степаныч куды делся?»
И она сказала, чеканя каждое слово, с явным удовольствием вбивая их, как осиновый кол: «Уволен за пьянство. Больше не придется у пивных дежурить».
Незадолго до этого он где-то забыл кособокого мишку и страшно убивался. Все повторял, что не медведя, а себя потерял. И что «теперь совсем кранты». Вот они и придумали подбодрить его надписями на стенах. Но было уже поздно. Ничто не могло предотвратить катастрофу.
Как в тот день мы летели к черному бараку, надеясь успеть. И как злорадствовали соседские старухи, когда мы тщетно стучали в закрытую дверь. И как мы не могли поверить и каждый вечер ходили проверять, не вернулся ли. Хотя куда ему было возвращаться? К кому? К ведьмам этим? Или к двум сопливым девчонкам?
А я надеялась, что он вернется. Хотя бы попрощается с нами. Он же не мог не знать, что мы его любим. Вот я и ждала. И шила ему нового медведя. Шью, ничего не вижу от слез, иголка в палец, кровь, а остановиться страшно. Только шить или у черного барака мерзнуть.
Она верила, что он придет проститься. И он пришел. Во сне. Алексей Степанович стоял в полной темноте и мелом чертил на этой темноте, будто на доске, привычный крест координат.
«Здесь наши пути расходятся, говорил он, ставя еле заметную точку на отрицательной оси. Мне вниз и налево, по направлению к минус бесконечности. Вам в другую сторону. Дойдите хотя бы до нуля, девочки-сестры, выберетесь из минуса. На большее я не надеюсь. Ноль это будет уже огромная удача. Желаю вам нуля».
Вскоре после этого математического сна они увидели свет в окнах Алексея Степановича.
Заколотили в дверь как безумные, а там чужие люди. И женщина, которая нам открыла, стала ругаться, что мы ребенка напугали. Малыш и правда ревел на весь дом. И ты вдруг присела и этого мишку, впитавшего твои слезы и кровь, ему протянула
Да, в тот вечер, потеряв последнюю надежду, я вдруг поняла, что буду делать дальше. Шить мишек и дарить их плачущим детям. Будто Алексей Степанович на прощание подарил мне смысл. И укрытие И представляешь, Алеша об этом догадался!
Какой еще Алеша?
Ну этот, новый
Глава четвертаяЛес
Новый Алеша в день их знакомства так и не попал на работу. Они гуляли до сумерек, грелись пустым чаем у него дома, потом долго ехали в трамвае на ее окраину, шли пешком сквозь бесконечные одинаковые дворы к самой последней многоэтажке, где кончался город и за небольшим пустырем начинался лес.
Было уже темно, но она хотела, не откладывая, познакомить его с лесом. То и дело спотыкаясь и куда-то проваливаясь, Алеша покорно побрел следом, испытывая неловкость и волнение, будто сейчас должен состояться ритуал представления родителям.
Дойдя до двух больших берез, стоявших у тропы как часовые, она остановилась:
Всё пока. Дальше потом когда-нибудь.
«Ну вот, загрустил он. Привела на кромку и испугалась. Хотя чего я хочу, мы же первый день знакомы Сколько труда и осторожности, сколько внимательности, которой у меня нет, потребуется, чтобы она меня подпустила»
Там снег слишком глубокий, сказала она, будто утешая. Без лыж никак.
Шло время, они становились все ближе, солнце грело все ярче, сугробы таяли, высыхала непроходимая грязь на просеках, мелели огромные лужи в колеях, и она заводила его все глубже в свой лес, показывала укромные уголки, солнечные опушки, старые пни, молоденькие деревца, которые не просто росли здесь или там, а состояли с ней в таинственных и важных отношениях, и можно было не сомневаться, что, делясь чудесами леса, она дарит ему заповедные пространства своей души, куда еще не ступала ничья нога.
И он принимал ее робкие откровения с благодарностью и даже благоговением, затаив дыхание, чтобы не спугнуть, как бабочку, случайно присевшую на рукав. Выросший в городе, он искренне удивлялся и каплям росы, нанизанным на пружинки мха, и отражению облаков в вогнутых шляпках сыроежек, и кишению головастиков в мутной воде, и голосам неведомых птиц, и чьим-то следам на земле.
Если бы я могла подарить лес Алексею Степановичу, сказала она однажды, задумчиво поддевая палкой березовые сережки, плававшие в крохотном озерце, то он бы, наверное, исцелился. И не исчез. Но тогда у меня самой еще не было ничего, кроме кособокого медведика.
Может, там, куда он уехал, есть лес?
Будем надеяться. Что еще остается, вздохнула она и на секунду сделалась бесконечно старше своего всегдашнего, трогательно-детского образа.
Как-то раз она показала ему дупло, где живет Хозяин Леса.
Смотри, он сейчас выглянет, увидит, что еще день, и спрячется обратно, прошептала она, и глаза ее горели веселым огнем, таким редким, что он чуть не заплакал, вдруг ощутив, какой она могла бы быть.
А она приподнялась на цыпочки и вытащила из дупла одного из своих медведей, покрытого древесной трухой, сухими листьями и прочим лесным сором.
Солнце высоко, пробасила она смешным «толстым» голосом. Пойду спать дальше. А вы гуляйте, только веток не ломайте, на жуков не наступайте, цветы не обрывайте! Поняли?.. Ну, отвечай же!
Поняли, Хозяин, послушно произнес он. Хулиганить не будем. Спи себе с миром!
До этого он только Петьке с Пашкой показывался, говорила она, уводя его дальше, в глубину леса. До сих пор вспоминают. Пашка однажды даже письмо прислал: «Дедушка медведь, приходи к нам в гости, есть конфету и играть в машинку»
Пришел?
А как же! Корзину шишек в подарок принес. Они его чаем поили, вареньем перемазали, потом купали, потом портрет его рисовали. Не хотели отпускать. Но он ушел сказал, что без леса долго не может А хочешь, тайну открою? Это уже второй Хозяин Леса. Первый пожил-пожил, а потом исчез. Может, белки утащили, может, сороки. А может быть, сам ушел.
Сам, наверное. Разве могут белки Хозяина утащить, как простую игрушку.
В лесу все виделось иначе. Будто проходило проверку на подлинность. Он заметил, что здесь трудно говорить о работе, деньгах, политике и прочей суете, которой засорена жизнь. Злые и пустые слова застревали в горле, а если и срывались с губ, то вызывали недоумение и неловкость. Так что хотелось сразу же попросить прощения у деревьев и облаков.
В лесу все вставало на свои места. Неважное наконец становилось неважным, пустой шелухой, которую так легко сбросить с себя. Мелочи, раздутые до размеров слона, скукоживались и делались не больше мухи. Правда, эта муха могла неожиданно укусить. Но от нее можно было и отмахнуться.