Но там и правда было солнце. Середина февраля, а пеклоодуреть как. Пока мы шли к стадиону, я видел на дорожке снег и больше ничегосолнце просто глаза выедало. Папа смеялся и толкал меня в бок, то слева, то справа, как будто заранее подзадоривал, разжигая во мне спортивный дух. А я жмурился и все думал, как ему рассказать. Про Катьку! Ведь завтра четырнадцатое февраля.
Конечно, все этобред. Я в такие праздники вообще не верю. Но Катькачто с нее возьмешь? Она же девчонка! Вот я и хотел спроситьчто мне с ней делать. Цветы подарить или одного стихотворения достаточно?
Стихотворение это тожетот еще бред. И вообще позор на мою голову. Но Катька как-то сболтнула, что любит романтику. А стихиэто разве не романтика? Ну, помимо того, что бред?
Нет, наверное, все же лучше без них. Просто цветы. И конфеты! Катька их обожает.
Па-ап? я решил спросить у него про тот букет, который он маме на первое свидание принес. Понятно, что я уже сто раз слышал эту историю, как мама любила хризантемы, а папа перепутал их с другими цветами (забыл название), а у мамы на них была жуткая аллергия, но она боялась обидеть папу, поэтому по пути в кино все нюхала и нюхала, пока не начала задыхаться, и вместо кино они в итоге оказались в больнице. А потом почти сразу поженились.
Понятно, что с моей стороны это был чисто маневр, чтобы папа меня сразу не раскусил. Ну мало ли с чего я вспомнил. Просто хорошая история, я часто прошу ее рассказать. Только название цветов все время забываю. Пионы, что ли? Или астры?
Вот это я и хотел узнатьчто за цветы? Может, мы с Катькой продолжим традицию.
Но спросить не успел, потому что папа вдруг хитро сощурился и сказал:
Ну что? Удар скорпиона? Или слабо?
Это мне-то слабо? подхватил я.
Конечно, до Игиты мне еще как до луны. Но с папой эти отговорки не работают. Поэтому я сделал такой отчаянный видтипа готов совершить невозможное! Рене ведь тоже называли сумасшедшим.
Он выхватил у меня мяч и помчался с ним вперед. И еще козырек кепки набок свернул. Как дуралей какой-то!
А я тоже побежал, только в противоположную сторонук воротам, чтобы занять позицию. На стадионе никого не былотолько я и папа. И ветер, такой сильный, что шапка еле держалась на голове. Ветер гнал на меня солнце, а я бежал, подставив ему лицо и шею. Разогнался по полной, чтобы прямо до свиста в ушах. И еще улюлюкал на бегунаши с папой позывные.
А потом обернулся и увидел, что папа бежит за мной. Он размахивал руками и что-то кричал, но из-за ветра я ничего не мог разобрать. Я просто чувствовал странное давление где-то внутри. Оно росло и росло, и чем громче папа кричал, тем сильнее там давило. И как будто толкало меня вперед.
Я двинул папе навстречу. Не побежал, а пошел, но и то с трудом. Ужасно медленно. Словно уже понималчто-то не так. Папа кричал, и ветер от его крикаон вроде как тоже изменился. До этого был мягкий и какой-то размазанный, как масло по хлебу. А тут стал плотным, словно собрался в комок.
И вдруг ударил. Звук был оглушительным. Как будто стая птиц целиком врезалась в воздух, разогнав его крыльями. Разрезав небо, как куском стекла. Вот таким был тот звукрассекающим. Я поднял голову и в ту же секунду понял, что это не ветер. Там и правда были птицыбольшая стая, вытянутая в черную тень. Они пронеслись у меня над головой, на секунду заслонив солнце. Заслонив весь мир, и стадион, и папу. Я не знаю, может, на мгновение просто стало темно. Или я зажмурился от страха? Но именно тогда, в темноте, я вдруг отчетливо услышал папин голосрезкий и испуганный. То, как он кричит: «Ложись!»
А потом вдруг толчок и вспышкаяркая-яркая, намного ярче того недавнего солнца, а следом больобжигающая, как будто на меня вылили ведро кипятка. Я успел увидеть папино лицо, прежде чем меня подбросило. Мне показалось или нет? Я видел, как он улыбается! Невозможно, да. Ведь его уже не было. Но пока меня кружило и несло куда-то в темноту, я видел его лицо. И оно точно улыбалось!
А потом я упалглубоко-глубоко. Провалился куда-то. Под землю, что ли? Но когда открыл глаза, почему-то снова увидел небочерное и дымящееся. Оно трескалось и рассыпалось кусками у меня над головой. Точь-в-точь как бабушкина ваза. И огненные шарики, искры или ошметки облаков ударялись об эту обожженную поверхность и скатывались на землю с невыносимым мерзким звукомто ли стоном, то ли скрипом. Я даже не сразу понял, что сам его издавал. Потом уже, когда в больнице лежал Смотрел, как мама говорит. Как медленно шевелятся ее губы и вздрагивают ресницы. Такие длинные, оказывается. На пол-лица!
Я хотел встать. Потянулся, чтобы сказать ей об этом, вдруг она не знает. Но мама надавила мне руками на плечи и ласково прошептала:
Лежи, сынок. Отдыхай.
Я этого не слышал, просто по губам прочитал. Я тогда вообще ничего не слышал. У меня в уши как будто вата набилась. И еще так противно звенелозы-ы-ы, зы-ы-ы. Я покачал головой, потряс из стороны в сторону, чтобы достать эту вату. Хотел попросить маму, чтобы помогла. Но не смогслова меня тоже не слушались.
Я начал стучать себе по ушам. Показывать ей, что там вата. Ее надо достать! Но мама не понимала. Она хватала меня за руки и беззвучно плакала. Наверное, все же со звуком, но из-за ваты я не слышал.
И вот этот моментон взбесил меня жутко. Что я не слышу, как плачет мама. Обычно я нарочно не слушаю, а тут наоборотхотел до ужаса. Не знаю почему. Наверное, чтобы услышать хоть что-то. Хотя бы один живой звук. Чтобы просто почувствовать. Все равно что. Да что угодногрусть или радость, оттого что я, скажем, вижу маму. Даже если больпусть! Главное, понять, что я уже проснулся, а тот стадион, и птицы, и папамне все это приснилось. Это был просто сон.
Я так хотел это почувствовать, что начал дрожатьот усилия или от ярости? Это ведь от нее у меня слезы выступили? А может, просто из-за слабости. Но я точно не плакал! С чего? Я просто катался по подушке, размахивая руками, чтоб поскорее стянуть с себя этот сон, как тяжелое одеяло. И злился, что не получается.
А потом вдруг услышал тот самый звук. Я его сразу узнал. То ли скрип, то ли стонс нашего стадиона. Теперь он был у меня в животе и еще немного под ребрами. Сначала тихий, потом все громче и громче. Он нарастал, перебивая дыхание, выше и выше, пока не заслонил все вокруг. И даже маму вместе с ее ресницами.
Я стал кашлять и харкать, чтобы выплюнуть его. Достать, чтобы не мешал. Но он не доставался. Такая здоровенная горошина. Или камень? Я двинуться не могтаким он был тяжелым. Я не мог дышать.
Потом кое-как вдохнул из последних сил. А получилось, что сильно. Воздух хлынул мне в горло, и я тут же проглотил его с жадностью. И протолкнул им ЭТОобратно вниз.
Бумця почувствовал, как оно рухнуло мне в желудок. И почти сразу отключился.
Наверное, тогда мне и приснился тот сон. Про Мариничиху. Не знаю, почему так. Все остальное я как будто забыл, а то, что не смог, помнил размыто. Операцию и как меня везли куда-то по коридору. Но этовсе. А вот Мариничиху я хорошо запомнил.
Когда я был маленьким, у нас во дворе жила одна бабка. Марина Львовна, кажется. Но мы все, и дети и взрослые, звали ее вот такМариничиха. И боялись просто до жути. Не знаю как взрослые, но дети точно. Она же страшная былане передать просто. Сморщенная вся, высохшая. И глаза такие ну, как будто прозрачные. Словно ей в глазницы туманом надуло. Я знал, что она слепая, мне родители объяснили, но все равно думал, что наша Мариничихаведьма. Именно из-за глаз.
И тут снится мне такое. Как будто мы в нашем дворея и она. И больше никого. А Мариничиха ходит вокруг меня и так из-под бровей посматривает, ну, хитро. И, посмеиваясь, говорит:
А давай-ка мы с тобой, дружок, в одну игру сыграем.
А я так вежливо:
Ну давайте.
А сам только и думаю, как бы поскорее слинять. Но Мариничиха, точно назло, глаз с меня не спускаетэтих своих чудовищных. И такая:
Погоди-погоди, сейчас я тебе правила объясню.
И вдруг достает откуда-то канат. Здоровый, плетеный. У нас в школе в спортзале похожий висел. Мы по нему нормативы сдавали. А я смотрю и думаю: «Откуда она его вытащила? Из кармана, что ли?» И сам себе не верю, получается. Мариничихаона же тонкая, сухая вся. Ей такой канат даже держать тяжело, не то что в кармане носить. А она вдруг рази сует мне его чуть ли не в лицо. Такой еще, не размотанный. Говорит: