Александр РогинскийВыбор
Она ушла из газеты потому, что не была согласна с ее режимом. Как считала, не творческим. Сплошная гонка, часто ложь. Она много раз выступала, доказывая, что не надо гнаться за текущим днем, а надо осмысливать его.
На нее смотрели с улыбочками. Лучшие ее сотоварищи, которые всегда поддерживали и уважали, начали шептаться за спиной.
Однажды за спиной раздалось«дурочка». Она прошла мимо, сделав вид, что не слышала, но отметила про себяони ее бывшие (да уже бывшие, ибо она сразу их отмела, как метлой, от себя) товарищи.
Со временем стали говорить подобное громче. Салаги-выпускники назвали ее «полоской» меньше газетной полосы не писала.
Долго готовила материал, долго выверяла, читала по ночам вслух. Помнила каждую строчку, ибо, как казалось, пережила ее.
После публикации, которых ждала с таким же нетерпением и страхом, как ожидает женщина родов, на неделю-другую уходила в себя, не отвечала на вопросы, не вступала в разговоры. Ей казалось, они могут стереть, затоптать самое сокровенное, что было сейчас в ее душе и что она так охраняла.
Ждала реакцииписем, звонков, разговоров на улицах. А иначе, зачем писать, если о тебе не говорят? Разве артисту, выходящему на сцену, не полагаются аплодисменты?
Она их получала. Через месяц-другой начинали приходить письма: от домохозяек, студенточек, военнослужащих, пенсионеровЗакрывала кабинет, читала их с упоением. Но чащес озлоблением. Люди писали от нечего делать, им явно было скучно; чтобы развеять скуку, они излагали свое с ней несогласие.
Когда-то она была просто ткачихой на шелковом комбинате. В цехах стоял страшный гул, она моталась от станка к станку, в наставницах у нее была знаменитая на всю страну передовичка, которая сразу обслуживала 104 станка и конфликтовала с мужем из-за того, что тот медленно ходил. Однажды она видела, как наставница гуляла с семьей: муж телепался сзади, а жена впереди неслась во весь опор. Все дело в том, что они были разных профессий.
Но вскоре наставница тяжело заболела, рекорды даром не прошличто-то случилось с позвоночником. И онаее ученицарешила заменить вышедшую из строя рекордсменку. Стала обслуживать те же 104 станка.
Но вскоре поняла: ей это не по силам. И главноеткачиха не ее профессия.
К тому моменту она уже несколько раз напечаталась в комбинатовской многотиражке и республиканской комсомольской газете. Это захватило.
Оказывается, у нее было, что сказать людям. К тому же, печатное слово возвышало, делало человека значительным. После первой публикации в комсомольской газете ее обступили подружки и пожимали руки, а кто-то даже поцеловал, будто она совершила что-то невероятное.
Это была славамаленькая, робкая, но своя. Она ловила на себе плохо спрятанное любопытство, она стала совсем другой. Ей казалась невыносимо стыдной, несообразной с ее внутренним миром эта беготня между станками. Она ощутила свое высокое призвание.
Засела за учебники. Училась днями и ночами, похудела, пожелтела, стала неряшливо одеваться, кто-то даже сказал, что она начала пить. И это было правдой. Только пила она из источника знаний. Пила взахлеб.
Поступила в университет на журналистику. На факультете училась точно так жеднями и ночами просиживала за учебниками, книгами известных журналистов, учась у них писать. И сама активно писала в газеты.
Сначала ее принимали неохотно, ссылаясь на большие размеры и отсутствие оригинальных мыслей.
И она поставила целью научиться оригинально мыслить. Для этого читала упорно классиковфилософов, литераторов, писателей, ученых. Дочиталась до психоневрологического диспансера.
Ее лечил врачкругленький, розовощекий добряк с пронзительными карими глазами, которые, казалось, видели все. Добряк быстро говорил, поглаживая ее руку. Он говорил, что ей надо отдохнуть, заняться чем-то приятным и легким, поменьше читатьподчеркивал. Неплохо, намекал, сжимая крепко-нежно руку, увлечься хоть ненадолго мужчиной.
При этих словах она резко отдергивала руку и смотрела на него твердыми глазами праведницы, которой и была.
Толстячок с пронзительными карими глазами тушевался перед таким целомудрием и что-то воркотал про то, что ладно, мужчина не обязателен, но хотя бы подруга должна быть. С ней можно поговорить по душам.
Этот врач был, по ее мнению, полным дураком, ничего не понимающим в ее душе, хотя и назывался доктором психологических наук.
В диспансере она пролежала две недели, отказываясь от лекарств и не смыкая глаз по ночам, так что похудела и пожелтела еще больше и врачебный консилиум решил отпустить ее домой.
Подруг у нее действительно не было, толстячок угадал, она вообще не выносила рядом с собой людей. Они обычно начинали навязывать свое мнение, что-то доказывать, пытаясь показать, какие они умные.
Иногда она остро чувствовала свое одиночество, особенно по праздникам, когда тишина исходила из стен, а звуки долетали откуда-то издалека и казались неправдоподобными. Но это было мимолетное чувство. Ошибка толстячка заключалась в том, что у нее была цель.
Она хотела стать писателем. Не журналистом, гоняющимся голодным волком за зайцами- фактами, а человеком, который творит на века.
Ей хотелось, однажды она себе в этом призналась, остаться в истории, чтобы и потом люди знали ее фамилию, чтобы помнили, что она жила, что она была и дышала на этой земле. Для этого надо было совершить подвиг. Надо было заплатить за это, может быть, своей жизнью. И она была готова это сделать.
Главное теперьне сорваться снова, не попасть в этот гнусный и бесполезный диспансер. Правда, не совсем бесполезный, она многое увидела там, о многом передумала.
Например, познакомилась с девушкой, которая боялась своего возлюбленного. История была сугубо интимной, о которой она не любила не то, что говорить, но даже и думать.
Но девушка была очень хорошенькая, ее было искренне жаль. Записала эту историю, чуя в ней подлинность жизни. Еще вместе с ней лежала женщина, которая следила за собой. В ней было две женщины: одна совершала поступки, другая критиковала их. Это тоже было интереснозаписала в книжку и эту историю.
С тех пор она стала записывать в книжку все самое интересное, что доводилось видеть и переживать. Собирала жизненные и эмоциональные факты. Некоторые использовала в своих писаниях в газете, но самые сокровенные берегла для другого пераписательского.
Теперь не сомневалась в своем писательском призвании. Во-первых, ее привлекала крупная форма. Во-вторых, она умела подмечать всякие детали. Ну и работоспособности ей было не занимать.
Вернувшись из диспансера, снова читала, читала, читала. И пила много кофе, курила (в диспансере ее научили курить, и это, оказалось, здорово облегчало процесс думания и успокаивало).
На работу приходила не выспавшейся, утомленной и раздраженной, отчего у многих, особенно молодых, начинали кривиться в двусмысленных улыбках рты.
С каждым днем газета надоедала все больше и больше. Когда-то она радовалась каждому утру, а впереди еще была любимая работа. Там ее ждали шумные летучки, споры до хрипоты, авторы, которые заискивающе улыбались, предлагая свой беспомощный труд.
Ей нравилось говорить с авторами серьезно на жизненные темы, давать им советы, обхаживать их и учить писать.
С удовольствием она давала задания собственным корреспондентам (собкорам), растолковывая особенно моральную суть материала, его значимость.
И в командировки любила ездить. Там она была в центре внимания руководителей, ей давали машину, ее угощали, уласкивали, оказывали всяческое внимание.
Особенно приятно было приезжать туда, где уже была и где жили ее герои. Материалы она писала и пробивала крупные, поэтому считала, что те, о ком писала, должны были гордиться, что о них так крупно написала уважаемая всеми газета.
И вдруг все это осточертело, она просто-таки возненавидела свою работу. Трудно было сказать даже, почему это произошло. Но однажды она пришла на работу, села за стол, достала пачку сигарет и поняла, что всекончилась ее газетная жизнь.
Если она и дальше будет писать свои крупные статьи, то, конечно же, толк от этого будет, она кому-то поможет, кого-то чему-то научит, но лично для нее это все уже будет повторением прошлого, она сама остановится на месте. А ей хотелось видеть в себе каждый раз новое, свежее и интересное для себя.