Знаешь, а что же делаешь! Мать-то, смотри, из-за тебя еле ходить стала! Тебе кормить ее надо, а ты все норовишь за ее спину спрятаться! кричала Варюнька. Она чувствовала, что слова ее не доходят до брата, и старалась распалить себя. Но, странно, злиться ей не хотелось. Понимала, что не совсем права.
Хватит гудеть! Раз в год приедет и сразу гу-гу-гу! Ванек подошел к сестре, сел рядом и попытался обнять. Ну и свекровка из тебя выйдет!
Варюнька сбросила его руку с плеча, но смягчилась.
Бригадир чем тебе не угодил, а? спросила она, стараясь говорить как можно строже. Нахмурила брови и отодвинулась от брата.
Ванек, не обращая внимания на слова и тон сестры, вновь попытался обнять ее, говоря:
А ты, сеструха, как помидор стала. Круглая, румяная. Скоро мне подушки в город везти?
Мать вдруг засмеялась, вытирая мокрые глаза платком.
Ну, вот и поговори с ним, сказала она сквозь смех. Ты ему про попа, а он тебе про пряники!
Варюнька резко хлопнула по костлявой спине брата.
Здоровый вырос, дылдушка! А ума не нажил!
Ванек шутливо выгнулся, чувствуя, что гроза миновала, и, видя, что сестра намеревается стукнуть его еще раз, со смехом вскочил с сундука и отбежал к печке.
Знаешь, как говорят: тридцать лет ума нет, не жди не будет, а мне до тридцати еще ого-го! Наберусь!
Ты наберешься, наберешься! Последнее, что есть, растеряешь, ворчала сестра.
И еще говорят: двадцать лет силы нет, не жди не будет, не слушал ее Ванек. Мне до двадцати еще надо дожить, а смотри! Он сгреб сестру и поднял на руки.
Она начала болтать ногами в воздухе, стараясь вырваться.
Отпусти! Ну, отпусти же!
Лампочку разобьете! смеялась мать.
Что ты все такая маленькая? спросил Ванек, опуская сестру на сундук.
Ты хотел, чтобы я была, как Валька твоя, да? ответила сестра.
А разве плохо?
Чего же хорошего, сказала Варюнька и засмеялась, обращаясь к матери: Во, мам, смотри, как он мозги пудрить умеет, а?
Он такой! улыбалась мать. Натворит и тут же выкрутится.
Скажи, зачем бригадиру письмо послал? Что он тебе сделал? вновь стала наступать сестра, но уже не так сердито. Не знаешь, что за такие штуки бывает?
А ты что, забыла, как мы с тобой траву в кукурузе нарвали, а он ее забрал? Куда наша корова тогда делась, помнишь? А когда отец умер, лошадь он нам хоть раз без бутылки дал?
Ну, вспомнил! Когда это было!
Когда бы ни было, а было! Тогда мы во какие были. Ванек показал рукой, какие они, по его мнению, были в то время. Слова за себя сказать не могли. Теперь пора пришла расплачиваться!
«Пора пришла»! передразнила мать. Он и сейчас тебя в бараний рог скрутит. Жидок еще! Забыл, как он тебя надыся по избе гонял?
Ой, гонял! Да если бы не ты, я бы его так погонял, что он дорогу бы к нашему дому забыл!
Сиди уж, гоняльщик Собирай свои вещи, завтра с первым автобусом на станцию поедем, сказала Варюнька.
Как! Завтра? воскликнул Ванек.
Он знал, что мать наконец решилась отпустить его в Москву. И все-таки слова сестры прозвучали для него неожиданно.
Почему завтра? Завтра воскресенье. Можно и в понедельник уехать! Побудь хоть денек!
Завтра поедем, решительно проговорила сестра. Мне в понедельник на занятиях надо быть!
5
К вечеру, когда день начал густеть, темные зеленя на дальнем бугре стали удаляться и исчезать в медленно опускавшихся сумерках, Ванек с двумя пустыми ведрами отправился по меже вниз к речке. По ее берегу росли густые кусты ветел. На влажно-черной земле вспаханного трактором огорода кое-где серели вымытые дождями бока картофелин, не замеченные в борозде во время уборки. Мать пока не собрала их. Земля, за лето отдавшая все свои соки, отдыхала, набиралась новых сил. Ветлы на берегу реки стояли притихшие, привыкали к наготе осенней, дремали кротко, приготовившись в дремоте переждать колючие осенние дожди, зимние пронизывающие ветры и морозы, от которых ветви становятся хрупкими и ломаются при малейшем прикосновении. Егоркин смотрел грустно на землю, по которой он столько раз проходил с тяпкой, пропалывая картошку или лук, на притихшие ветлы, на хмурые облака, бежавшие неизвестно куда совсем низко над землей, и вспоминал недавний разговор со своим родственником Дмитрием Анохиным о том, что счастья в чужой стороне найти невозможно. Анохин постарше Ивана на шесть лет, работает он в Москве редактором в издательстве и учиться во ВГИКе на кинодраматурга. В августе приезжал в Масловку родителей навестить. Дима говорил, что и в родном краю можно всю жизнь промаяться, а уж в чужом Он спрашивал: посчитай, сколько из Масловки в последние десять лет уехало ребят, и назови хоть одного, кто счастлив. Иван перебирал в памяти уехавших односельчан и убеждался в правоте Анохина. Одни спились, другие из города в город скачут, нет им места нигде, третьи в семьях не ужились, в одиночестве мыкаются. Теперь и его, Ивана Егоркина, очередь покидать дом настала. Почему так? Дома вроде никто не хаял деревенской жизни, сестра с недавних пор учится в Москве. Никто туда не тянул, не заманивал. Книги если только? Книги Ванек читать любил, но ни в одной из них не встретил такой деревенской жизни, какую видел вокруг себя, какой жил сам. Где-то была иная, радостная жизнь без больших забот и тревог. На родной земле ее не было, а узнать хотелось.
Иван зачерпнул воды из речки, поставил ведра на берегу и сел на сухую траву, стал думать с грустью о матери, остававшейся в одиночестве, о будущей жизни в городе.
Варюньк, ты в клуб пойдешь? спросил Ванек вечером у сестры.
Чёй-та она там не видала? ответила за Варюньку мать. По грязи лазить. Посмотри, темнотища какая!.. Ты ступай, ступай один, не совращай! Тебя-то, я знаю, семью кобелями не удержишь! А нам поговорить надо
Ладно, я пойду, сказал Ванек, натягивая резиновые сапоги с опущенными до самой подошвы голенищами.
Но, собравшись, не уходил. Топтался у порога. Ему хотелось попросить денег у сестры так, чтоб мать не узнала. Деньги нужны были ему для того, чтобы угостить ребят напоследок. Сам-то Ванек не тянулся к вину, да перед приятелями было неудобно. Скажут, удрал втихаря. Но, главное, можно кого-нибудь из ребят послать к тете Шуре Пискаревой за бутылкой и вызвать Валю. Она-то не знает, что он рано утром уедет, и в клуб, наверное, не придет. Значит, Ванек даже не попрощается с ней. Это особенно его огорчало.
Варюньк, поди сюда позвал он сестру.
Она подошла.
Дай мне пятерочку!
Зачем тебе?
Да, понимаешь, сконфузился Егоркин. Должен я Петьке Чеботареву.
Завтра отдашь.
Когда же, утром-то уезжаем. Я тебе завтра же отдам. Мне мама на дорогу даст!
Ну ладно
Ты только тихо, чтобы мама не заметила.
Да ладно, ладно уж.
На улице темь непроглядная. Казалось, ее можно было физически ощутить: протянешь руку и дотронешься до темноты. Неприятное ощущение, какой-то озноб, как всегда, когда Егоркин выходил из дому в такую темноту, охватил его. Захотелось вернуться к свету, в уют. Но Ванек пересилил себя, спустился по ступеням, обошел лужу возле избы, освещенную светлым квадратом из окна, нащупал калитку и прислушался. Кто-то шел по дороге по направлению к клубу. Грязь в ночной тишине громко чавкала под ногами. Петька, должно быть, решил Ванек. Не заходит что-то. Думает, я в клуб не пойду. Егоркин закрыл калитку и позвал:
Петьк, это ты?
Шаги затихли.
Это ты кому? Мне? спросил голос из темноты.
Извини, дядь Вась! Я ошибся!
Грязь вновь зачмокала под сапогами дяди Васи, колхозного пастуха. Ванек вдоль забора направился к Петькиной избе.
Чеботарев собирался в клуб. Егоркин как бы между прочим сказал, что завтра уезжает в Москву. Тот недоверчиво уставился на него.
Не трепись!
Чего мне трепаться?
Ну и правильно! поддержал Чеботарев. Чего здесь околачиваться!
Потом, когда они шли по улице, Чеботарев спросил:
А в Москве ты куда?