У меня нет хахаля. И бабосиков нет, тем болеечистую правду сказала. Даже не пришлось притворяться.
Кому другому расскажи. Здесь все написано. Сколько, когда и куда нужно принести. Он разжал мою ладонь, крепко стиснутую на ремне сумочки. Засунул в нее какую-то бумажку, и зажал мои пальцы своими. Так, чтобы не выпала.
И даже не думай никому жаловаться! Хуже будет. Фраза, сотни раз виденная в кинофильмах. Никогда бы не подумала, что мне ее лично кто-то скажет. Все. Свободна.
Унизительный шлепок по ягодицам придал мне ускорение. Резко отпущенная из захвата, не успела сориентироваться и шлепнулась на колени. Прямо в грязную лужу, присыпанную опавшей листвой.
Очень хотелось прямо там и остаться, размазывая слезы и жалея себя. Последнее унижение словно пробило брешь в самообладании, которым я только и жила все последнее время.
Но грубый издевательский хохот будто придал новых сил. Поднялась, даже не отряхиваясь, с гордо поднятой головой пошла к дому. Под ноги не смотрела ужени к чему. Грязнее и несчастнее стать было невозможно.
Только закрыв двери на все замки, скинув грязную одежду прямо на пол в прихожей наверное, никогда уже больше не смогу ее надеть. Никакая стирка не отмоет ее от грязных прикосновений незнакомого ублюдка Только тогда смогла взглянуть на скомканный лист бумаги, весь в разводах от мутной воды из лужи.
Всего несколько строк: цифра, от которой захотелось зажмуриться; я никогда такие суммы в руках не держала, и даже не думала, что когда-то смогу, шестизначная. Адрес, который ни о чем не говорил. И дата: уже завтра, в полночь. Указанную улицу и дом нашла на карте: какая-то жуткая окраина города, куда нормальные люди по своей воле не полезут ни за что.
Долго смотрела на этот лист, не понимая, что делать дальше. У меня нет этих денег, и никогда не будет. Не говоря о том, что Глеб в моих «хахалях» уже не числится, и вышел из списка по своему собственному желанию. Пусть разбирается сам со своими проблемами. Я ему ничем уже помочь не могу. Хоть сердце и рвется на куски от желания рвануть к нему, забыв об обидах и непонимании. Страшно другое: скорее всего, от меня теперь тоже не отстанут. Отключила телефон, ноутбук. Даже провода из сети выдернула. Закрыла все шторы в доме. Но легче не стало, ничуть.
В душе отмывалась так, будто жесткой мочалкой возможно выскрести все гадкие воспоминания. Кожу содрать можно, а вот мыслинет.
Ночь провела, ворочаясь, даже не надеясь на сон. Нормальные идеи в голову не приходили, только какая-то безнадега. За что? За что мне это все? А хуже всего, что снова вернулись мысли о Глебе. Ведь научилась же как-то жить без него. Не вспоминая, не думая, не ища ответы на вопросы, которые только множились в голове. Интересно, если таким образом загреметь в дурдом, там от меня отстанут?
Утро встретило дверным звонком. Стало еще страшнее. Ко мне никто не приходил за время вынужденного одиночества. И сегодня гостей не ждала. Долго подкрадывалась к двери, не включая света. Боялась выдать свое присутствие в прихожей.
Но я старалась зря: в щель под дверью кто-то просунул белый прямоугольник. И исчез, наверное. Потому что взгляд в глазок ничего не дал: лестничная площадка была пустой и безмолвной.
Эта бумажка на полу казалась ядовитой тварью, которую трогать голыми руками нельзя. Надела перчатки. В другое время, наверное, от души посмеялась бы над собственной осторожностью. Но сейчас она была просто необходимой для спокойствия.
Большая фотография, на весь лист альбомного формата. Глеб. Привязанный к стулу, в кровоподтеках и синяках. Голова безвольно опущена. Но спутать ни с кем нельзя: очень узнаваемый шрам под ребрами. Кривой, неровныйрезультат труда провинциальных эскулапов.
На обратной сторонекороткая приписка печатными буквами. «Еще нужны аргументы? Ты станешь следующей, если будешь долго думать. Каждый день промедленияплюс десять процентов к сумме и минус пара лет из жизни хахаля. Когда он сдохнет, придем за тобой»
Господи. Глеб, куда ты вляпался? И почему они решили, что я могу достать эти деньги откуда-то?
Даже если на панель пойдупара лет понадобится, чтобы их заработать. А с моей зарплатой продавца сим-карт, и пара десятилетий.
Думай, Настя, думай. Как-то надо выкручиваться. И на любой вопрос всегда существует ответ
Набрала один-единственный телефонный номер, на который когда-то звонить зарекалась. Утро раннее, может и не услышать Но я упорно жала на вызов, слушая длинные гудки, а потом механический голос автоответчика. Уже совсем отчаялась, когда услышала сухое и насмешливое:
Ну, надо же А я думал, никогда не дождусь
Глава 3
Ничего другого я и не ждала. Да и права на другой ответ не имела. И когда-то решила для себя, что никогда и ни за что этот номер не наберу. Но жизнь, похоже, очень любит тыкать нас носом в наши «никогда» и «ни за что»
Папа. С трудом победила сухость во рту, мешавшую даже языком пошевелить. Здравствуй.
И тебе утро доброе, Настя. Все так же холодно и по-деловому. И тишина. Никакой попытки сделать шаг навстречу, облегчить мне этот разговор. Собственно, я на это права и не имела. Сама оборвала все нитисамой их снова и привязывать.
Папа Прости, что вот таксобралась с духом, даже глаза прикрыла. Мне очень нужна твоя помощь, папа!
Где-то в глубине души была готова к его насмешкам и упрекам. К тому, что выскажет все о моей неблагодарности и наглости. О том, что об отце вспомнила, лишь когда жизнь к ногтю прижала. И он был бы прав. Абсолютно прав.
Вместо этого услышала отрывистое:
Будь дома. Жди меня. И никому не открывай. Ведь ты же там в этой вашей квартире?
Да, пап
Все. Скоро буду. На месте разберемся.
Спасибо, папочка!
Он ничего не ответил, только вздохнул тяжко. И повесил трубку.
А я я позорно разрыдалась. От облегчения, что больше не одна.
К приезду отца успела успокоиться и умыться. Даже поставила чайник. Наверняка, он даже не успел позавтракать. Хоть чаем напою, хотя вряд ли ему понравится мойсамый простой и дешевый, в пакетиках. Но, как говорится, чем богаты, тем и рады.
Не знаю, откуда ему стал известен мой адрес. Квартиру мы с Глебом сняли, когда я уже поссорилась с отцом и ушла в неизвестность, гордо хлопнув дверьми. Первое время перекантовывались у друзей и знакомых, пока не нашли подходящий вариант. И никому о нем не говорили: не хотели ни с кем делиться тем счастьем и покоем, что царили в нашем уютном гнездышке. Или это мне так казалось, а у Глеба были свои причины?
Дочь, я сейчас поднимусь. В дверь постучу, тогда откроешь. В подъезд не выходи. Папа позвонил, уже подходя к дому. Я из окна увидела машину, а потом и его самогоидущего твердой, уверенной походкой человека, знающего все о жизни.
Папа Привет. Проходиочень хотелось обнять и прижаться посильнее. Спрятаться у него на груди, как иногда это делала в детстве. Редко такое случалось, но помнилось замечательно.
Здравствуй, Настя. А где этот? неприязнь в его голосе была такая густая, что можно было бы потрогать, наверное.
Мы расстались. Больше месяца назад. Получилось выговорить эту фразу спокойно, без надрыва.
Отлично. Папаон такой, как всегда. Неважно, что я страдала по этому поводу. Главное, что Глеб ему не нравился. Так что случилось? Рассказывай?
Ну, ты пройди сначала. Я тебе чай налью, как раз и покажу все.
Не стала делиться с ним обстоятельствами, при которых получила первую записку. Просто положила перед ним на стол эту грязную и мятую бумажку.
Он внимательно изучил, не притрагиваясь.
Похоже на дурацкий розыгрыш. Это все?
Нет. Сегодня под дверь еще вот это просунули. Второй лист, на всякий случай, я запихнула в прозрачный файл. Чтобы не оставлять своих отпечатков. Возможно, глупо Но кто знает?
Отец помрачнел, разглядывая фото, а потом обратную сторону листа, с текстом. Чай отхлебнул на автомате, даже не сказал ни слова про его качество. Забавно, но мне стало легче от этого. Претензии к своей бедности я бы сейчас не пережила.
Я знал, что с этим ублюдком не стоит связываться. Но ты считала себя умнее, Настя. А, нет. Претензии были, просто более серьезные.
Пап, пожалуйстане знаю, о чем конкретно просила. Наверное, чтобы смилостивился.