Джули предпочитала прически «я у мамы вместо швабры», густо подводила глаза черным карандашом и красила губы ядовито-красной помадой, которая вечно размазывалась. Никто всегда думал, что Лейн встречается с ней исключительно из-за ее внешнего сходства с Робертом Смитом.
Он оглядел комнату. Кое-кто из народа уже разбился на пары: они исступленно тискались и целовались мокрыми ртами. Вероника Астон задрала юбку Лили Хартинг и запустила два пальца ей под трусы. Никто пару минут наблюдал за ними с ленивым интересом. В этой компании бисексуальность считалась модной. Это тоже был вызов – декларация собственной крутости и свободы. Никто и сам занимался любовью с некоторыми из этих ребят; но хотя он и целовался с ними взасос и прикасался к их самым интимным местам, на самом деле они его не особенно привлекали. От этой мысли ему стало грустно, хотя он так и не понял почему.
Он лежал на полу и смотрел на плакат, прикрепленный к потолку над кроватью Лейна: увеличенные в несколько тысяч раз губы Роберта Смита, закрашенные помадой жгучего красно-оранжевого цвета, блестящие и сексуальные. Никто хотелось упасть в щель между этими губами, скользнуть вниз по горлу Роберта Смита и уютно свернуться у него в животе. От травы он возбудился; ему хотелось делать сто вещей одновременно, но все – не здесь. Он вдруг понял, что среди этих ребят, которых он называет друзьями, ему еще более одиноко, чем одному у себя в комнате.
Кассета с «Bauhaus» закончилась, но никто ее не перевернул и не поставил новую. Вечеринка потихонечку выдыхалась. Девчонка хипповского вида, которую Никто не знал, ушла, начертив в воздухе над Лейном знак пацифика. Джули встала с кровати и тоже собралась уходить. Ей надо пораньше вернуться домой, потому что сегодня она вроде как наказана, объяснила она, в субботу, когда она пришла с вечеринки, мать учуяла, что от нее разит пивом.
– Кошмар, – прокомментировал Лейн, но, похоже, ему было плевать.
Никто смотрел в пол, совершенно подавленный. Он видел, как Джули однажды накушалась кислоты и орала, что у нее мясо слезает с костей, а ее родичи напрягаются из-за какого-то пива.
Уже в дверях Джули достала из сумки какую-то кассету и протянула ее Никто.
– Вот, можешь оставить ее себе. Ты говорил, тебе вроде понравилось, а я все равно это не слушаю.
На коробке кассеты было написано черным фломастером: ПОТЕРЯННЫЕ ДУШИ?
Сердце у Никто забилось быстрее. Когда он услышал эту кассету в гостях у Джули, что-то в музыке этих ребят его зацепило. Он вспомнил кусок припева: «Нам не страшно… пусть приходит ночь… нам не страшно». Мягкий голос солиста, выпевавшего эти слова, пробудил в Никто решимость и смелость, о которых он даже не подозревал, что они в нем есть, и еще – веру, что когда-нибудь его жизнь обязательно изменится. Но в этой компании считалось некруто показывать свои чувства; насколько успел понять Никто, здесь надо было вести себя так, словно ты по жизни дохнешь от скуки. Поэтому он лишь улыбнулся Джули, сказал «Спасибо» и сунул кассету к себе в рюкзак.
Как только Джули ушла, Лейн встал и поставил кассету «Cure». Потом улегся на пол рядом с Никто. Длинные волосы, обесцвеченные до идеально белого цвета, упали ему на глаза. Он сжал руку Никто. Никто никак на это не отреагировал, но и убирать руку не стал.
– Хочешь, я тебе отсосу? – спросил Лейн. Он был почти самым младшим в этой компании, ему было всего четырнадцать, но он уже поднаторел в извращениях. Талантливый мальчик. На стенах кабинок в школьном туалете была не одна надпись на тему:Лейн убойно сосет.
– А как же Джули?
– Джули меня не особо заводит. Но ты мне нравишься, – сказал Лейн. – Я думаю, ты крутой парень. По-настоящему.
Он лениво приподнялся на локте и провел рукой по лицу Никто. Никто закрыл глаза и позволил Лейну его обхаживать. Это было приятно.