В связи с государственным курсом на традиционные русские ценности, которые признаются скрепами нашего обществаавторов с Востока если и издают, то микроскопическими тиражами. А многие произведения иранской и тюркской классики можно достать только в старыхвремен Конфедерацииизданиях.
Я осаждал букинистические магазины. На «досках объявлений» в интернете отыскивал пенсионеров, распродающих свои библиотеки. Только на книги Саади, Лутфи, Зебуннисо я и тратил (ну еще, правда, на пиво и коктейли) деньги, которые так щедро дарила мне бабушка.
С чем сравнить удовольствие, испытываемое мною от чтения восточной поэзии?.. Пожалуй, с опьянением великолепным вином. Тонкие средневековые лирики Средней Азии и Ирана создали целый сказочный мир, в котором я забывал о серых буднях.
В этом волшебном мире влюбленный соловей пел над розой, а мотылек опалял крылья в огне свечи. Полный высокого чувства поэт мечтал занять место сторожевого пса у дверей прекрасной тюрчанки и только утреннему ветерку жаловался на жестокость красавицы. Возлюбленная сравнивалась с луной, нежным цветком, стройным кипарисом. Губы обворожительной периалые, как рубин, а волнистые косычернее ночи. Славя в песнях свою ненаглядную Лейлинесчастный Меджнун самумом мчался по пустыне. А царь всех ремесленников и строителей Фархадво имя любви к ослепительной Ширин пробивал в граните русла, по которым потекут белое молоко и прохладная кристально-чистая вода.
Я и сам пытался писать стихи в подражание восточным лирикам. И это была моя третья страсть. Я всюду носил с собой блокнот. Туда я записывал рождающиеся у меня строчки. Но я должен был признаться себе: поэт из меня был не блестящий.
Одно только следование метру и поиск рифмы представляли для меня неимоверные трудности. Я пыхтел, как самовар, чтобы выдавить из себя хоть одну складную строфу. Мои упражнения в жанре рубаи, газели и мухаммаса оборачивались только тем, что я беспощадно марал бумагу. У меня почти не было законченных стихотворенийтолько отдельные более или менее удачные строки. Когда стихосложение утомляло меняя рисовал в своем блокноте солнце, луну, цветы, кошек, драконов и профили красавиц. По крайне мерепо моему замыслу это должны были быть красавицы.
Так я и жил. Тихий бабушкин внучок с неприкаянной душой. И, клянусь, так бы и жил долго-долго. Возмужал быто бишь, стал бы ездить не в университет, а на работу.
Вряд ливопреки мечтаниям бабушкииз меня получился бы полновесный адвокат. Но младший специалист юридической консультацииточно. Я бы протирал в офисе брюки, стаканами глушил капучино и латте, резался бы на компьютере в «Тетрис» и «Сапера» и иногда давал бы клиентам разъяснения, в каких случаях применима та или другая статья гражданско-правового либо семейного кодекса.
Моя жизнь была бы похожа на жизни других мелких клерковкак неотличимы друг от друга шоколадные конфеты из одной коробки. Меня выделяло бы (незаметно для всех окружающихха!..) только то, что я почитываю Низами и Лутфи, сам карябаю жалкие стишки да рисую змей и розы.
Казалось: такое будущее уготовано мне лукавыми богами. Закончив университет, я получу свой синий диплом. Пять дней в неделю буду кряхтеть на работе. В субботузаливать глаза «вертолетом», «отверткой» или «кровавой Мэри». По воскресеньямдрыхнуть до часу дня; а проснувшисьглотать аспирин от сверлящей голову боли.
Но поток моей жизни круто изменил русло, когда я увиделда, просто увидел!.. Малику.
2.Малика
Это была вторая неделя сентября. В университете нам только-только выдали учебники. По всему факультету были расклеены стенгазеты с «напутственным словом» господина ректораи с огромными фотографиями сего дородного мужа, смахивающего на императора Нерона.
В тот деньпосле занятийя, погруженный в меланхолию, бродил по окрестностям университета. Сегодня я получил от сокурсников долю колкостей и шпилек. Одна только Снежана разговаривала со мной, как с человеком. Домой абсолютно не хотелось. Не в меру сердобольная бабушкасчитающая, что имеет право все обо мне знатьбудет настойчиво у меня выспрашивать: «А все ли у тебя благополучно в университете, золотой мой?». А мне придетсяне краснеялгать: мол, мои делишки обстоят хорошо. Не стану же я признаваться, что для других «студиозусов» я моральная груша для битья. И что от юриспруденцииот всех этих параграфов и статеймне хочется порою проблеваться.
Так что домой меня сейчас было не приманить даже бабушкиным мясным пирогом с пылу, с жару. Притом, что в моем пустом желудке урчало. Я собирался двинуться в парки засесть там под ветвистыми деревьями, расстелив куртку на траве, на моем любимом месте с видом на синюю реку, по которой иногда пробегают прогулочные теплоходы. Но сначала решил заморить червячка в каком-нибудь заведении общепита.
Ветер мел по асфальту фольгу, бумажки и шелуху от семечек. Серый мегаполис с громадинами многоэтажек сливался с таким же серым небом. Только на западе золотился тускловатый кусочек солнца. Унылый урбанистический пейзаж как нельзя лучше сочетался с моим невеселым настроением.
Я не долго мерил шагами улицу. Передо мною вырос белый параллелепипед с вывеской: «Закуски от дяди Вани» на которой был грубо намалеван сияющий улыбкой повар в белом колпаке, держащий блюдо не то пирожков, не то пельменей. Не раздумываяя дернул за ручку стеклянную дверь и переступил порог забегаловки.
Я попал в длинное и узкое помещениеточь-в-точь в склеп для анаконды. По одну сторонувитрины с горами разнообразной выпечки, пельменями и жареными куриными ножками на подложках; супами и салатами в пластиковых контейнерах; бутылочками кваса и морса. По другуюстойки, за которыми можно умять свой заказ. Звучала популярная эстрадная песенкав куплетах которой рифма была еще более сомнительная, чем в моих, с позволения сказать, стихах.
Я подошел к кассе, чтобы купить салатик и выпечку. И как жена Лота, застыл соляным столбом, встретившись глазами с продавщицей. Казалось: в это мгновение всколыхнулся мировой океан, громогласно расхохотался косматый Иегова, а индийский озорной бог любви Камадэва отпустил тетиву лукаметнув свою цветочную благоуханную стрелу.
Юная продавщица была прекрасна. Я увидел ее нежно-смуглое лицо так близко!.. Как бы нырнул в омуты ее темных лучистых глаз. Сказать, что эта девушка была подобна весеннему солнцу, полной луне, распустившемуся цветку жасминазначило ничего не сказать.
Я читал у Рудаки, Низами и Саади о прелестной тюрчанкенежной пери, ангеле. Гурии, спустившейся на грешную землю из тенистых райских садов. А сейчас я увидел идеал восточной, тюркской красоты прямо перед собой. Точно сама поэзиявспыхнув волшебным самоцветомворвалась в обыденную скучную реальность.
Как жадный шмель, прильнув к цветку, сосет нектартак и я впитывал взглядом облик чудесной красавицы. Я не знал, чему больше поражаться. Черному, как вороново крыло, потоку густых волнистых волосструящемуся до середины спины?.. Стройной точеной фигурке?.. Губамнапоминающим лепестки алой розы?.. Длинным ресницам?.. Похожему на серп полумесяца изгибу бровей?..
Я чаще задышал. Сердцеразгоняя бурлящую кровь по венамгремело янычарским барабаном. Челюсть у меня отвисла. Я стоял глупым зайцем и без стыда (я забыл папу с мамой, не то что стыд) пялился на привлекательную продавщицу.
Этой тюрчанке быть бы наряженной в тонкое парчовое платье, перехваченное золотым поясом. Но наряд ее состоял из блузки и брюк. Что, конечно, не умаляло красоты девушки. На груди у продавщицы был приколот бейджик с именем: «Малика».
Малика!.. Нежную гостью из рая зовут Малика!.. Я знал: это популярное у тюрок и таджиков арабское имя переводится как «царица». Что ж. Такое имя вполне подходило обворожительной красавице!..
Маликачуть шевельнув губами, прошептал я.
Молодой человек, чистым, как журчание ручейка, голоском, заговорила девушка. С вами все в порядке?.. Вы окаменели, будто Медузу Горгону увидели. На вас напал столбняк?.. Будете что-нибудь заказывать?..
Я.. Да Извинитебеспомощно забормотал я, чувствуя, что краснею.
Слова красавицы насчет «Медузы Горгоны» и «столбняка» были хлесткими, даже язвительными. Нокак это и описано в персидско-таджикской и тюркской поэзиигорький яд с губ пери кажется сладким медом. Я будто примерил чалму и халат лирического героя стихов Низами или Джами. Безумец хочет целовать пыль у ног прелестной тюрчанкидерзкой и невоздержанной на язык.