Семьей? Да я скорее сдохну, чем тебя сестрой назову!
Ну, так сдохни! Судя по всему, никто не будет плакать, сама не верю в то, что на эмоциях выдаю. Сердце на разрыв стучит. Кровь горит, плавит вены и поджигает кожу. Ты отвратительный человек. Ты унижаешь тех людей только потому, что они из другого города, слабее тебя или ниже по классу. Ты фашист! Ты просто худший из худших!
То, что никто прежде не смел заявлять подобного во всеуслышанье, очевидно и по лицу Бойко, и по резкими вздохам толпы. Но я не собираюсь сдаваться и идти на попятную.
Раз так выдыхает Кирилл и с силой сжимает челюсти. Секунды тишины рождают внутри меня страх, потому как по взгляду его вижув своем больном мозгу он перебирает не просто слова. Решает, что со мной делать. И короткая вспышка ярости в залитых чернотой зрачках, будто замыкание, окончательно пугает меня. Прежде чем сдохнуть, я уничтожу тебя, выговаривает с едкой усмешкой и, схватив меня за руку, куда-то тащит за собой.
Вырвать ладонь у меня не получается. Жалкие попытки лишь усиливают хватку придурка. В какой-то момент мне даже кажется, что он способен сломать мне кисть.
Как только Бойко заталкивает меня в какой-то чулан, стремительно оборачиваюсь и смотрю на него с укором.
Спокойно, Варя, спокойно
Эмоции работают против меня. Я должна вернуть себе самообладание и привычное хладнокровие. При наличии ума и изобретательности можно договориться даже с маньяком.
Уверенность вспыхивает внутри меня и тотчас тухнет. Вместе с ударом двери, которую Кирилл за собой захлопывает, отрезая нас от света.
Я не могу определить, в какой части помещения он находится. Я не вижу даже очертаний. И внутри меня скоропалительно разрастается паника.
Сердце набирает обороты. Дыхание становится частым и громким. Пульс молоточком стучит в висках. Ладони потеют и начинают дрожать.
По памяти бросаюсь к двери, но, не преодолев и полпути, налетаю на Кирилла. Вскрикиваю, не успевая тормознуть эмоциональный разгон. Шумно выдыхаю и, сцепляя зубы, давлю все звуки, что рвутся из груди. Кроме них, в горло толкается сердце. Кажется, оно способно меня задушить.
Воу-воу, слышу в голосе сводного братца смех. Перехватывая мои руки и с силой сжимая запястья, дает понять, что освободиться у меня не получится. И чё мы так быстро сдулись, центурион? Ну? Самое время заорать: «Это Спарта!» и выкинуть очередную хрень. А лучше Так и быть, дам тебе возможность свалить, если ты извинишься. У тебя минута.
Центурионы не имеют никакого отношения к Спарте, выдаю я голосом робота из электронной библиотеки. Центурионыэто римская армия, а Спартагород в Греции.
Пофиг. Хватит умничать. Время пошло!
Умничатьэто все, на что я сейчас способна в создавшейся ситуации. Выдавить из себя извинения мне не то чтобы стыдно. Просто Если я сейчас это сделаю, Бойко посчитает себя победителем и продолжит творить все, что ему вздумается.
Сердце так и грохочет в груди, пытаясь выбить себе путь наружу. А кожу запястья жгут и раздражают чужие грубые руки. Я считала себя сильной, но по правде, прежде мне никогда не доводилось переживать столь агрессивный стресс.
Я не стану извиняться, сообщаю Бойко якобы спокойным и уверенным тоном. Может, я погорячилась и выразилась недопустимым образом, но твоя вина значительнее и
Договорить Кирилл мне не дает. В ужасе задыхаюсь, когда он выпускает мои запястья и начинает стаскивать с меня платье.
- Что ты делаешь? выпаливаю срывающимся голосом, как только удается возобновить речевую функцию.
Никогда раньше не обращала внимания, но, оказывается, прикосновения стоячего комнатного воздуха к голой коже можно ощутить физически. Он лижет прохладными языками сначала спину, а пару секунд спустя верх груди и живот. Ткань со скрипучим шорохом соскальзывает вниз по моим бедрам, и колючий воздух обволакивает уже их.
Руки Кирилла касаются моего тела всего лишь раз, когда он обворачивает предплечьем мою талию и, приподнимая, забирает из-под меня платье.
Никогда не вмешивайся в мои дела. Не называй меня братом. И не смей, мать твою, при посторонних раскрывать в мою сторону рот, жестко высекает он, тяжело дыша мне в лоб. А лучше вообще, блядь, ко мне не подходи.
Выдав все это, чертов придурок выходит, прихватив с собой мое платье. Я же остаюсь в одном белье посреди затхлого чулана. В темноте и в компании такой же беспомощной и отчаянной, как и я сама, ярости.
Естественно, никто из той толпы не приходит. Не знаю, каким образом этот ублюдок зомбирует людей, но идти ему наперекор ни одна живая душа не решается. Я стучу в дверь, слышу постоянное движение по коридору, однако на мои просьбы принести мне какую-то одежду реакции не дожидаюсь.
В конце концов, приходится обшаривать в потемках чулан. И, слава Богу, я натыкаюсь на какой-то пыльный халат. Поколебавшись, надеваю его и, наконец, выбираюсь из заключения.
Половина пуговиц отсутствует, и полы белой тряпки приходится держать пальцами. Но хуже всего, что моего появления дожидается целая толпа. Включая чертового придуркасводного брата! Он упирается спиной в стену, а перед ним в кольце его рук стоит какая-то девушка.
Уф, какой прикид, личинка, глумится Кирилл, пока я, едва сдерживая слезы унижения, прохожу мимо них. Зачетная из тебя получилась медсестра.
Я бы вдул, прилетает с противоположной стороны коридора.
Раскрой халатик!
Грубости сопровождают весь мой путь до конца коридора и выхода на лестничную клетку, но я так и не позволяю себе заплакать.
Пусть не думают, что сводному братцу удалось сломать меня. Я еще заставлю его поплатиться!
5
Эта чертова сводная сестра несовместима с жизнью.
Переступив через порог парадной двери, cваливаю на пол сумку с формой. Делаю шаг в сторону и матом поминаю отца. Тачка в гараже, значит, интеллигент дома, а я слишком хорошо осведомлен, как его могут взбесить «разбросанные вещи».
Резко дергаю баул обратно на плечо и, перемахнув размашистым шагом гостиную, уже хватаюсь рукой за перила лестницы, как в спину прилетает приглушенный рев.
Ты что, сукин ты сын, вытворяешь?
Медленно оборачиваясь, сталкиваюсь с перекошенной от ярости рожей «папочки».
От сукина сына слышу!
Что не так? подаю голос, хотя понимаю, что лучше бы мне молчать.
Ты еще спрашиваешь? орет громче. Варвара мне все рассказала, мерзкий ты гаденыш! И не смей мне тут корчить святую невинность!
В моей груди будто турбина раскручивается.
Что, блядь? Рассказала? Тупая выскочка еще и стукачка?
Мелкая гнида.
Что ты молчишь? Теперь молчишь? Отвечай за свои действия!
Мои собственные глаза заливает такая злоба, не сразу вижу, что «папочка» трясет передо мной сложенным вдвое ремнем.
Чё за чухня, блядь? Вообще ополоумел старый осел?
Отвечай, сказал! Как ты посмел это сделать, если я велел тебе относиться к ней, как к сестре?! горланит так, что впору оглохнуть.
На хуй себе эту «сестру» натяни!
Она лезла, куда не следует. Я ее проучил, выдаю на контрасте чрезвычайно спокойным растянутым тоном.
Что же она тебе сделала?
Еще я, блядь, тебе не докладывал!
Ничего, выдаю едко после шумного выдоха. Ты сам учил меня бить первым. Разве это не касается всех?
Едва последний вопрос покидает мой рот, отец, закусывая губы, размахивается и разъяренно лупит меня ремнем по голове. Не успеваю толком увернуться. Прилетает сначала по уху, а секунду спустя по плечу. Третий замах ловлю ладонью и дергаю кожаную плеть на себя, заставляя «папочку» шататься, будто сухое дерево. Сила, безусловно, на моей стороне. Отец попросту не ожидал, что я посмею вырвать орудие экзекуции. Гасил бы еще, пока рванувшее внутри него дерьмо не иссякнет.
Ошарашенно таращит на меня глаза.
Я и сам в ахуе от того, что он снова посмел протянуть ко мне руки. Давно такого не было. Как только выше него вытянулся, сам завязал с физическим наказанием. Психологически, конечно, щемил регулярно. Ремнем этим, случалось, размахивал. Даже что-то бомбил. Но с этой херней не рисковал. Теперь же Внутри меня взмывает желание хлестануть его этим ремнем в ответ. Да так, чтобы на задницу завалился.