Глаза будто кровью заливает. И не слезы это вовсе. Я на них не способен. Да и не жгут они так. Буквально зверею. По лицу, вероятно, видно. Потому что отец молчит и, выкатывая зенки, краски меняет.
Швыряю ремень ему под ноги. Он тут же наклоняется и поднимает его. Вряд ли решился бы повторить свой подвиг, но со стороны, очевидно, кажется иначе.
Прекратите! разрывает сгустившийся воздух истеричный голос личинки. Не надо, пожалуйста
Слышу ее, и в груди такая буря поднимается. Удушить готов.
Мало того, что из-за нее все Никто никогда не становился свидетелем того, как отец тягает ко мне свои грабли. Обычно это происходило либо в его кабинете, либо в моей комнате. А я никогда никому не рассказывал. Даже близкому другу в подобном бы ни за что не признался. И тут Надо же, чтобы именно она, эта ненавистная идиотка, все увидела! Хуже невозможно представить!
Смотреть на нее не желаю. Иначе точно не сдержусь и прихлопну, на хрен, на месте.
Подобрав свалившуюся во время всей этой возни сумку, взбегаю по лестнице, словно за мной сам черт гонится. Да так и есть! Как тень он, потому что во мне сейчас сидит.
Не выхожу из комнаты, даже когда подходит время ужина. Не потому, что чего-то боюсь или стыжусь! До самой ночи тушу в себе желание прикончить эту долбаную инфузорию.
Знаю, если увижу ее, взорвусь.
В попытках хоть немного загасить все еще бурлящую в груди ярость, ближе к вечеру выдергиваю из кипы хлама на краю стола эскизник и берусь за карандаш.
С ней я еще разберусь
Пока голова гудит от сбившихся в ебучий рой мыслей, рука непрерывно работает, с шорохом расчерчивая белый лист.
Конченая доносчица. Каким бы ни было мое к ней отношение, не предполагал, что она упадет еще ниже.
Я научу ее держать язык за зубами.
Бестолковая ракушка. Она пожалеет, что приехала в этот город.
Мерзкая зарвавшаяся личинка. Даже ненависти недостойна. Удавить и забыть.
Когда листок оказывается почти полностью заполненным, и на нем практически не остается белых участков, с некоторым удивлением понимаю, что получившийся рисунок походит на мангу[1].
Не то чтобы я совсем в этом стиле не работаю. На планшете достаточно часто берусь за что-то подобное. Только не собирался убивать время и силы на эту сводную бестолочь. Еще я всяких пустоголовых шкур не рисовал! А тем более ее.
Сердито смяв листок, забрасываю его в корзину и поднимаюсь из-за стола.
Сегодня на ужин у меня никотин и пиво. Хорошо, что додумался пару лет назад обзавестись собственным портативным мини-холодильником. Когда нет желания видеть рожу отца, отлично помогает скоротать время.
Захватив бухло и сигареты, выбираюсь через окно на крышу. Свободный порыв ветра тотчас окатывает прохладной волной воздуха. По спине дрожь сползает. Только репа и часть плеча горят, поджигая и без того свежие воспоминания.
Как же я ее ненавижу!
Сажусь на привычном месте. Подкуриваю сигарету и, зажав ее зубами, сбиваю с бутылки пробку. Равнодушно прослеживаю за тем, как она со звоном скачет по металлочерепице к краю и слетает с крыши.
Давно не чувствовал себя так тошно.
И ничем ведь вытравить не получаетсяни алкоголем, ни никотином. Дышать не получается.
Улавливаю за спиной чьи-то шаги и непонятную возню. Спешно оборачиваясь, опрокидываю бутылку и разливаю пиво. Машинально подхватываю тару и ставлю обратно, хотя взгляд уже уходит в направлении окна.
Гребаная центурионша Босая, в пижаме и с коробкой пиццы уже ступает на мою крышу.
Сталкиваемся глазами до того, как ветер подхватывает и бросает в ноздри запах кисловатого хмеля.
В груди будто килограммы тротила взрываются, разнося по всему организму гремучую смесь ядреной злобы, убийственной агрессии и какого-то еще более ненавистного, чем сама личинка, чувства.
Смущения? Стыда? Замешательства?
Быть этого не может! А работает ведь Рвет заскорузлые вены. Расхреначивает кожу, как скорлупу. Это больно, будто агония. Кажется, если не получится сделать вдох, я просто рассыплюсь в прах. А если получитсявзлечу на воздух.
Я принесла тебе поесть, сообщает эта ракушка и опрометчиво шагает ближе. Вытягивая коробку перед собой, крадется, словно к бешеной собаке, но все равно идет. Не думай, что я тебя простила. Хоть и поняла, зачем ты так поступил. Да, поняла, поджимая губы, важно кивает. Ситуация намного сложнее, чем я изначально думала, облизывает губы и ненадолго отводит взгляд. Потом будто заставляет себя вновь на меня посмотреть и продолжает:Но я помогу тебе. Да, я уже решила. Не пытайся отказаться. Слушать тебя не стану! Нам предстоит нелегкая работа. Но я готова бороться за твою человечность, сводный брат. Я хочу тебя спасти, заканчивая, громко выдыхает.
Я следом за нейсипло и рвано.
Смотрю на нее, моргнуть не способен.
После столь искрометного и до дури искреннего монолога моя предыдущая стадия злости кажется просто смешной. Потому что сейчас меня буквально разрывает.
Как после такого не сбросить долбаную спасительницу с крыши?
Как???
Эта чертова сводная сестра несовместима с жизнью.
[1] Мангаяпонские комиксы, нарисованные тушью. Прародитель аниме.
6
Хочешь взрывать, будем взрывать!
Кирилл отворачивается. Громко переводит дыхание. Вижу, как при этом раздуваются мышцы на его обнаженной спине, и как высоко вздымаются плечи. Опадают уже медленнее.
Затяжная пауза.
У меня глаз дергается и начинает слезиться. А он все не шевелится, будто и правда кто-то свыше остановил воспроизведение.
Секунду спустя успеваю лишь приглушенно вскрикнуть, так резко он выпрямляется и разворачивается ко мне. Пошатываясь, застывает едва ли не на самом краю крыши.
Ты, блядь, совсем ополоумела, соваться ко мне с такими мутками? цедит, выказывая в одном этом вопросе презрение, ненависть и кипучую агрессию. Знаешь, что я тебя даже видеть не могу? Не то что слышать всю эту хрень!
Спокойно, ворчливо отзываюсь я, мечтая вместо слов запустить ему в рожу пиццей. Но Бог терпел и нам велел. Не обязательно так разъяряться.
Едкий тон выдает истинные эмоции. Однако я очень стараюсь снисходительно воспринимать его специфические защитные реакции.
Спокойно? повторяет, словно какой-то незнакомый заковыристый, блин, термин. Я тебя сейчас смахну, нахуй, с этой крыши и тогда успокоюсь.
Нет, не смахнешь, уверенно заявляю, хотя в действительности этой уверенности не ощущаю.
Я ведь его совсем не знаю. Не догадываюсь, на что он способен. Границ не вижу. Но опрометчиво их прощупываю.
Что если то, что Кирилл сделал в общежитиине самое худшее? Есть ли у него вообще какие-то принципы?
Делаю еще один шаг к нему и сажусь. Пристраиваю рядом с собой коробку с пиццей и, обхватывая руками колени, направляю взгляд на раскинувшийся внизу ночной город.
Что ты делаешь?
Он не просто зол. Он зол и ошарашен.
Ты слышишь, что я тебе говорю? Я скину тебя с крыши, идиотка. А может, вначале даже придушу. Не знаю, чего хочу больше. Убирайся, на хрен!
Сердце в груди колотится. Но вместе с тем меня охватывает такое умиротворение, не задевают его слова.
Тут никого нет. Только я и ты. У тебя нет нужды доказывать, что ты сильнее, тихо отзываюсь, по-прежнему глядя перед собой.
Конечно, нет. Потому что я сильнее.
Так зачем об этом говорить? поднимаю резонный вопрос. Ты сильнее меня. Сильнее своего отца. Сильнее многих. Суть в том, чтобы ты сам в это верил, а не кому-то что-то доказывал.
О-о-о, тянет насмешливо и вместе с тем крайне сердито. Давай только без этой мути, доморощенный психолог, бля.
И садится.
Я молча продолжаю смотреть на город, но едва сдерживаю улыбку.
Я тебя не закладывала, сообщаю так же спокойно. Точнее, не намеренно. Ренат Ильдарович увидел меня в этом халате и спросил, что случилось. А я попросту не умею врать.
Я не пойму, ты сейчас хвастаешься или жалуешься? презрительно отзывается на это Кир. Не умеет она врать смахивает с пиццы крышку. Смотрит явно голодным взглядом, но брать не решается. Признайся, плюнула? Или яду подсыпала?