Тогда же Галицкий решил про себя: «Угощать надобуду, сам с тех денегни грамма, они государственные, на государственные нужды пусть и идут». А благодетелям, адреса и телефоны которых дал Семен, каждому про разное сочинялто печень больная, то желудок язвой пробит («Сквозит аж в середке», шутил), то к сердцу руку прикладывал.
А ночевать, чтобы не страдала государственная казна, устроился Галицкий на самой окраине города, куда добирался пёхом целый час, пугая редких прохожих своим непомерным ростом, широченными плечами и кулачищами с вороньи гнезда. Снял он там в общежитии койкуна то уходили копейки, которые и из своих можно было бы покрыть, если что.
Нужных людей Галицкий угощалне скупился. Сколько их прошло перед глазами, зажмуритсярябит от колючих глаз, от сырых ладошек и торопливых рукопожатий, от головлысых, чубастых, в перхоти и гладко зачесанных, будто салом мазанных, разные то были люди, но одно в них одинаковое былоели они помногу и, как назло, что подороже, а роднила их всех страсть к спиртному: никак не получается, бывало, разговор, а стоит появиться на столе бутылкедругим делается человек, как будто его кто подменил. «Значит, так, утрет деловито рот очередной благодетель, записывай, да не мельтеши ты, пиши разборчивей, потом не прочитаешь, настоящие дела надо не спеша делать». Учили. Галицкий не мог не соглашатьсякивал.
Список телефонов, адресов, фамилий разрастался, государственных денежек, врученных ему председателем, становилось все меньше и меньше, бока от лежания на неуютной общежитской койке ныли, и мучили воспоминания о родном доме, широченной деревянной кровати с периной, теплой печечке, уютной грубке.
Много еще неудобств омрачили жизнь Галицкого в городе, а валы так и не появлялись, хотя на словах все вопросы были давным-давно «сняты». Очередной собеседник так и говорил, икая: «У матросов нет вопросов». Куда деньги разбежались, разошлись? Перед этим вопросом каждый раз терялся Галицкий, но брал себя в руки, что давалось все труднее, мучился, сам себе напоминал про то, что в ученической тетрадочке в клеточку вел он ежедневные свои расходы, из них и дураку ясно станет, что ни копеечки не потратил он на себя, так разве что по мелочам, которые он всегда предполагал покрыть в любой момент «из своих», потому и не раз отписывал домой жене, чтоб не тратила береженых денегпод них и подводил свои тратычтоб ни чуть не больше, чтоб вровень, как раз было Да все одноденьги государственные ушли из его рук, а дело осталось стоять на местене было долгожданных валов, не было, и все тут.
Как льдом обкладывало голову, холодным обручем стягивало пылавшие виски в такие минуты, но он через волнения, через ставшие болезненными переживания добирался разумом до спасительной тетрадочки, в которой все было записано и успокаивался, и отпускало, не мучило больше, не страдал онкак пар из-под страшного гнета выпускал Да все одновсе чаще приходило на ум, что тетрадочка та им впустую придумана, заведенаа ну как никто не захочет глядеть на нее, какой она и в самом деле кому документ, а деньги большие пошли в оборотсчитай, всю тетрадочку извел И опять подкатывала тревога, снова зажимал голову в ледовые тиски осточертевший обруч, стягивал пульсирующие виски, тяжелил затылок
«Надо бы свернуть с пути. Рано домой заявляться. Что я людям скажу?..»
И он принял решение«Долетим до Тарноги, и хорошо, и хватит. Скажу ребяткамтак, мол, и так. А Россия она везде Россия. Нет, нельзя ему показываться в свою Монастыриху, да еще с компанией. А в Тарноге проведут день-другойвсе до дому ближе. И там дух перевести можновсе одно родные места, они подсобят, подбодрят». Распорядившись так, он успокоился, и тогда пришли к нему оставленные им на время «хорошие» мысли: «Если не приравнять возможности контролирующих приборов с настоящей мыслью двигателя, не исключается недооценка ее со всеми вытекающими отсюда последствиями А для этого необходимо самым срочным образом произвести замену установленных приборов на новые, способные учесть всю вырабатываемую машиной энергию, а не часть ее»
Давно сидело в голове у Галицкого, обдумывалось: как силу, которая в смерче заключена, а она огромнастогами ворочает, деревья с корнями выворачивает, мосты, как разойдется, рушит, вот она какая, та сила, как ее приручить, загнать в движок, чтоб работала на людей. Вот о чем думал Галицкий, когда голова его освобождалась от других, «дурных», мыслей. Тогда его одолевали другие проблемы и был у него один хитрый расчет.
«Широк человек, подумалось Петру, прежде чем он погрузился в сладкий сон под уютной шубой Галицкого. И ведь запросто все, без церемоний. Нет, говорит, и все тут, я пригласил, я, стало быть, и плачу. Завидую тем, кто при деньгах. Эх, денежки! Вот бы их заиметь да двинуть в несколько другом направлении, чтоб без хлопот, чтоб все празднично и чтоб душа ни о чем таком не заботилась, чтоб развивалась, чтоб росла без оглядки на мелочи, а чтоб вся сама для себя, для совершенствования, которому нет предела, нет границ. Всяк тебе друг, да не всякому ты товарищсам выбираешь, с кем дружить, а с кем и поссориться можно, дескать, посторонись, товарищ. Эх, были б денежки, да разве б сидел я сейчас под этой вонючей овчиной, в промерзлом и наверняка ненадежном вертолете рядом с грубым мужиком, разве подчинялся бы его шальнойнаверняка с пьяного какого-нибудь угаруволе Да я бы А вообще недурно все идет, пришла согревшая его мысль, в конце концов, он за все платит и будет платить, как я полагаю, ведь широк же, широк. Такой сдуру наворочает, медведь. Ну а мне чегопусть. А поглядеть на Россию еголадно, Россию так Россию, не все ли равно, можно и Россию, какая-никакая польза от любого путешествия да выйдет. Сказал же какой-то умный человек, что ничто так не развивает людей, как путешествия. Вот и разовьюсь маленько за чужой-то счет, оно можно». Он ухмыльнулся про себя, улыбнулся. Может быть, именно в это время и бросил свой взгляд на него Галицкий и расценил ту улыбку по-своему: «Слава богу, довольны мои ребята».
«дорога в один конец, обратно, там ну не день же, может, и не дваэто сколько же получается, вернее может получиться»И Петр начал считать, перебирая пухлыми губами.
В это самое время Галицкий подумал:
«Благодарная душа, засыпает, а, ты гляди, все не наспасибится, все не уймется, ласковое дитятко, не то что этотноровистый, ты скажиникак не отступится от своего, хоть ты его что Этот сердчишком построже, потверже будет, перевел он взгляд на Ивана, ишь ты, выстрожился, брови одна на другую лезут, переносье стонет, поди, от напрягу. Знать бы про те мысли его»
А мысли у Ивана были такие: «Ах, и неловко вышло, ввели человека в расход, по всему видно, что не при больших деньгах. А он плачу, плачу Раз мы дали согласиезначит, рассчитывали на свои, иначе бы никуда не поехали. Зачем он так, ах, нехорошо получилось. И люди у кассы с упреком глядели на нассо стыда сгореть, провалиться. Разгулялись купчики на дармовщинку. Я видел Но он себя успокоилне последняя то была трата, так что в следующий разили мы платим, или не будет нам дороги в одну сторону»распекал себя Иван.
Галицкий, чтобы не мешать тем крепким мыслям Ивана, накрыл его воротом широченной шубы, приложил сверху пятерней, сладко подумал: «В тепле отойдет, по-другому станет думать». И перевел взгляд на улыбавшегося во сне Петра, еще теснее прижал их обоих к себе. И покатили они небом к его родным местам, по которым он сильно соскучился на уличных городских сквозняках.
3
Когда вертолет, высадив их, поднялся в воздух и, качнувшись, как будто оттолкнувшись от чего-то, двинулся своей дорогой, Галицкий, все еще вынужденный говорить громко из-за доносившегося до них шума, сказал своим спутникам:
Россия она и здесь Россия. А в моих краях еще побываем специально
Сказал так, махнул рукавом шубы и, круто развернувшись, направился в сторону, как он сказал, аэродрома, хотя кругом стоял сосновый красноствольный лес, заботливо прикрытый с верхушек толстыми холстинами чистого искристого снега.
Среди ослепляющей белизны небо казалось особенно синим. У зыбкой кромки горизонта, видимого в долгой просеке среди рубиново-красных стволов леса, будто переливались два цвета земли и неба, и это похоже на огромные песочные часы. В узкой горловине красноствольной просеки цвета менялись от ярко-красного через небесно-синий до ослепительно белого.