Уильям ГолдманПринцесса-невеста
Уильям ГолдманПредисловие к 30-летнему юбилейному изданию
Еще пару недель назад это предисловие было бы очень кратким. Я бы написал так: вы зачем купили эту книгу? Точнее, это издание?
Да купите лучше 25-летнее юбилейное, посоветовал бы я. Там длинный комментарий вашего покорного, с разъяснениями про фонд Моргенштерна и наши ужасные судебные тяжбы. 25-летнее издание еще в продаже, и вас, конечно, волнует то же, что и меня, а именно: когда наконец опубликуют «Ребенка принцессы»?
И дальше я бы вам сообщил, что на этом фронте без перемен. Болото болотом. Но прошли те времена, как говорится.
Случилось нечто до того новенькое, что аж сверкает.
Давайте я расскажу, как узнал о Музее Моргенштерна.
Отмотаем назад 1986 год, Шеффилд, Англия, мы снимаем «Принцессу-невесту». Я так счастлив Моргенштерн наконец-то оживает, скоро выйдет на большой экран. Я давным-давно написал сценарий, но за десять с лишним лет его впервые «взяли в оборот», как выражаются в Большом Мире.
Я, вообще-то, на съемках торчать не (не) не люблю. Где-то я писал, что лучший день жизни первый день на съемках, а худшие все последующие. Они тоскливы и тяжелы по ряду причин: (1) они взаправду тоскливы и тяжелы (хотя вы мне, конечно, не поверите), и (2) работа сценариста уже, в общем, закончилась.
Я смущаю актеров, но хуже того (и если я прежде об этом писал, пропустите) у меня редкий талант портить кадры. Я прячусь на площадке подальше от операторов, но передать не могу, сколько раз режиссер, открыв рот, чтоб закричать «Мотор!», вдруг замечал, где я стою, и велел мне за-ради всего святого исчезнуть, потому что иначе последним кадром дубля он снимет меня.
За пару дней до того, о чем я хотел рассказать до того, мы снимали Огненное болото. В кино есть сцена, где Кэри Элвес (Уэстли) заводит туда Робин Райт (Лютика).
Я знаю, что сейчас будет, вспышка пламени, и у Лютика загорится платье. Почему я такой умный? Потому что так написал Моргенштерн, я не вычеркнул при сокращении и вставил эту сцену во все версии киносценария, которых, уверяю вас, было немало.
Короче, стою я на съемочной площадке, Огненное болото, Роб Райнер говорит: «Начали, Кэри», и появляются актеры, два замечательных актера, я гляжу из уголка, Кэри ведет ее вперед, шаг, еще шаг
и в этот миг вспыхивает пламя и у нее загорается платье.
И в этот миг (господи, как стыдно) я ору:
Платье, у нее горит платье! и весь дубль коту под хвост.
Роб рявкает:
Снято! оборачивается ко мне и, призвав на подмогу все свое терпение, говорит: Оно и должно гореть, Билл. (Я по сей день слышу его голос.)
Кажется, я остроумно ответил:
Я знаю, извини, и мигом спрятался.
Можно читать дальше.
На следующую ночь мы снимали на натуре, штурм замка, и холод стоял ужасный. Кусачий британский дубак. Вся группа напялила на себя по сто одежек, но ветер все равно продувал. Я в жизни так не мерз на съемках. Все прямо погибали.
Кроме Андре.
Не знаю, как это объяснить, но Андре никогда не мерз. Может, потому, что великан, я не спрашивал. В ту ночь он сидел в своем трико, а на плечи набросил тонюсенькое полотенце. (И полотенца на все плечи не хватило оно же было не великанское.) Мы болтали, и вот честное слово десятки людей подходили к Андре, здоровались и спрашивали, не принести ли ему куртку, одеяло, еще что потеплее, а он неизменно отвечал:
Не, шеф, спасибё, шеф, мне нормаль, и болтал со мной дальше.
Я обожал просто быть рядом с ним. Я уже сорок с лишним лет кручусь в этом киношном балагане и ни на одной съемочной площадке не видал человека популярнее Андре. Кое-кто из нас в том числе, по-моему, Билли Кристал чесали языками, дескать, хорошо бы замутить для Андре телесериал, чтоб ему не мотаться по рингам триста с лишним дней в году. Сериал должен был называться, если не ошибаюсь, «И тут приходит Андре» про рестлера, который по горло сыт борьбой и работает детским нянем.
Дети по нему с ума сходили. Как ни приду в декорации Огненного болота там Андре: один ребенок на голове, по паре на плечах, по одному на ладонях. Отпрыски участников группы они сидели и смотрели съемки молча.
Бииииль? Это у нас опять холодная ночь, и я по тону Андре понимаю, что мы ступаем на скользкую почву. Долгая пауза, и он продолжает: Как тьи полягаешь, полюшается у менья Фёззьик?
Я ответил как есть: а именно что эту роль я писал для него. В 1941-м, когда папа впервые читал мне Моргенштерна, я, само собой, не знал, что фильмы тоже пишут. Фильмы это просто были такие штуки, их прикольно смотреть в «Алкионе». Уже оказавшись в индустрии и написав сценарий «Принцессы-невесты», я сначала понятия не имел, кто должен играть Феззика, если фильм и впрямь снимут. А потом как-то вечером Андре выступал по телевизору. Молодой совсем, вряд ли многим старше двадцати пяти.
Мы с Хелен (моей тогдашней женой, всемирно известным психотерапевтом) лежали в постели и смотрели телик. То есть я смотрел телик, а Хелен переводила какую-то свою книжку на французский. И тут я закричал:
Хелен, господи, гляди Феззик!
Она знала, о чем речь, знала, как я мечтаю о фильме по Моргенштерну, понимала, сколько раз дело срывалось в последний момент и как я переживал, что все никак не складывается. Временами Хелен внушала мне, что хорошо бы взглянуть правде в глаза: может, ничего и не сложится. По-моему, она уже собралась мне об этом напомнить, но увидела, какое у меня лицо, это я глядел, как Андре раскидывает стаю плохих парней.
Отличный Феззик, изо всех сил ободрила меня Хелен.
И вот прошло десять с лишним лет, и я болтаю с этим поразительным французом, которого навеки так и запомню: он сидит, а по нему лазают маленькие дети.
У тебя выходит замечательный Феззик, сказал я. И не соврал. Да, французский акцент у Андре слегка невнятен, но едва привыкнешь никаких проблем.
Я ошьень стараюсь. Этья рёль гораздё глюбьже Йетьи. (Одну из редких своих небойцовских ролей он сыграл за много лет до того Йети в «Человеке на шесть миллионов долларов», если не путаю.) Я ошьень многё иссльедую. Для моего перса.
Я сразу сообразил, что «перс» у Андре это «персонаж».
Что ты исследуешь?
Наверное, сейчас скажет, что несколько раз прочел французский перевод.
На утьёсы лязаю.
На Утесы Безумия?!
С ума сойти. Я вам описать не могу, какие они крутые.
Ню, уи, многё рьяз, ввьерх и вньиз, ввьерх и вньиз.
Андре, а если б ты упал?
Пьерви рьяз ошьень испьюгалься, а потьём поньяль: Фёззьик не падьёт.
Меня как будто наставлял Ли Страсберг собственной персоной.
И я борьюсь с грюппами. Фёззьик борьёлься с грюппами, я борьюсь с грюппами. Хорьёш!
А потом он сказал ключевую вещь:
Билль, а ты билль в Мюзее? Я тудья посльедоваль и иссльедоваль.
Я ответил, что даже не знаю, о каком музее он толкует.
И некоторое время Андре мне рассказывал
А я что? Я съездил? Я не съездил. Не съездил во Флорин, даже и не подумал. Нет, неправда, думал, но не съездил по одной простой причине: боялся разочарования.
Впервые я поехал во Флорин, когда меня, прямо скажем, отправил туда Стивен Кинг, я тогда работал над первой главой «Ребенка принцессы». (Об этом см. комментарий к первой главе «Ребенка принцессы» в 25-летнем юбилейном издании вам станет гораздо яснее; он приведен ниже, на с. 359, после «Принцессы-невесты», и первую главу «Ребенка принцессы» вы найдете там же.)
В первый приезд я несколько суток провел во Флоринбурге и еще пару-тройку дней в окрестностях, бегал везде как оглашенный, видел поразительную кучу всего, но музей был закрыт на реконструкцию.
Я решил, что загляну как-нибудь потом. Рано или поздно.
Оказалось гораздо раньше, чем я думал.
Вы, наверное, и так знаете газеты недавно раструбили на весь мир. Меня опять признали «Дедушкой года». Я настолько всех переплюнул, что организаторы решили закрыть премию вовсе. Один индийский старикашка заявил, что я избаловал Уилли, как говорится, зелен виноград.
Его десятый деньрож не за горами можно не бить себя по рукам и подарить что-нибудь сногсшибательное, а на днях сын Джейсон с женой Пегги пригласили меня поужинать, и я спрашиваю чего дарить-то? Обычно у них кипа списков. А тут нет. Оба чудны́е такие, бормочут: