Придумай сам, и заговаривают о другом.
Я постучался к Уилли. Он тихонько открыл странно, обычно орет из-за двери «заходи», и все.
Хотел про день рождения спросить, сказал я.
А вы поймите: Уилли у нас ужасно благодарный. Всегда так счастлив подаркам. Даже если выбрал сам аж до потолка прыгает, чистое счастье прямо. Но тут он такой говорит: мол, я ему годами столько всего дарил что подарю, то и хорошо.
Ты что, вообще ничего не придумал? не отступил я.
Да не придумал я, сказал Уилли. И у меня домашки завались, мне б уроки поделать, ничего?
Я встал, шагнул было к двери, но снова сел, кое-что сообразив: он прекрасно знает, чего хочет, но почему-то стесняется сказать.
Я подождал.
Уилли молча посидел за столом. Глубоко вдохнул. Потом еще раз. И я уже понял, что сейчас все выяснится, и подбросил дров в огонь:
Что ни попросишь не получишь, так и знай.
Ну, начал мой Уилли довольно сипло, десять лет это у нас в семье большое дело, тебе было десять, когда ты заболел и твой папа тебе читал, а когда моему папе было десять, ты подарил ему книжку и понял, что надо ее сократить, и мне, короче, тоже будет десять, и это бывает всего раз в жизни, и и И он так смутился, что я показал на свое ухо и шепнул:
А ты шепотом.
Что он и сделал.
Преувеличивать не хотелось бы, но первое утро во Флоринбурге, это волшебное мгновенье рассвет едва-едва, я бодрее некуда, Малыш Уилли похрапывает в соседней кровати, бесспорно, лучшая минута моей жизни. Мы с моим единственным и неповторимым внуком на заре его десятилетия, его деньрожденного приключения на родине Моргенштерна. Не бывает ничего прекраснее.
Перелет ребенка вымотал и снова привет вам, «Флоринские авиалинии», и пришлось его слегка потрясти; затем глаза его открылись, он поморгал, пару раз сказал «чё?» и вернулся в мир живых.
И куда мы? начал он, затем сам же и ответил: На остров Одного Дерева, да?
Я обещал, что мы на вертолете слетаем туда, где что-то овладело Феззиком, где Феззик сделал надрез шпагой и спас жизнь Уэверли. (Я же советовал пролистать до конца и прочесть главу «Ребенка принцессы». Зря не послушались.)
Я покачал головой.
Ой, я знаю, знаю, не подсказывай в ту комнату, где Иньиго убил графа! Он выскочил из постели и затанцевал, будто со шпагой. Здрасте, меня звать Иньиго Монтойя, вы убили моего отца, пришла ваша и он нанес финальный удар, СМЕРТЬ!
Он это обожал он с друзьями состязался, у кого лучше выходит, и я обожал, что он это обожал. Но я снова покачал головой:
На экскурсию мы непременно пойдем, только не сегодня.
Он махнул мне рукой мол, продолжай.
Скоро открывается Музей Моргенштерна пора собираться.
Он застонал и снова зарылся под одеяло:
Ой, дедуль, ну ладно тебе, ну пожалуйста, вот надо нам сразу в музей? Я ненавижу музеи, ты же знаешь, я их ненавижу.
А Зал славы тебе понравился. (Летом я возил его в Куперстаун.)
Так это же бейсбол.
Мне очень нужно, сказал я. Давай уж по-честному. Ты ведь знал, что все спланировано.
Сказать вам правду? Я готов был посоветовать ему досыпать. Мне вовсе незачем было тащить его с собой на знакомство с музеем.
Но я промолчал и спасибо Тебе, сущему на небесах.
Музей Моргенштерна это слева от Флоринской площади. Прекрасный древний особняк, построен бог знает в каком давнем году; когда мы дошли, Уилли снова взбодрился его обычное состояние и скакал впереди меня по тротуару. Придержал дверь, с поклоном пропустил меня вперед
затем сказал «обожемой» и застыл. Ибо перед ним, в центре величественного древнего зала, в большой витрине с чудесной подсветкой была
шестиперстовая шпага.
Я знал, что она в Музее, мне рассказал Андре в ту морозную шеффилдскую ночь он мне все поведал в подробностях
и, однако же, я был ни капельки не готов. Она меня прямо убила. Я годами о ней слышал, а в десять лет, десятилетия назад, расспрашивал папу, что в ней такого особенного и волшебного, как же это она выглядела?..
и теперь она передо мной. За нее погиб отец Иньиго, она переменила Иньиго всю жизнь вот она, эта волшебная шпага, величайший клинок со времен Экскалибура.
Уилли взял меня за руку, и мы приблизились вместе, и я понимаю, что это абсурд, но в тот миг, когда я увидел ее впервые, шпага словно танцевала.
Она что, движется? прошептал Уилли. Она как будто движется.
По-моему, это ее так осветили. Хотя ты прав.
У витрины толпились посетители ребятня, старики, всякие люди, и вот что странно: посмотрев на шпагу, мы не уходили, мы огибали витрину, глядели через второе стекло, потом третье и четвертое.
Ребятенок младше Уилли прошептал какой-то даме матери, надо думать, по-французски:
Salut, mon nom est Eenigo Mawn-taw-ya
По-английски гораздо лучше, шепнул Уилли, и тут до меня дошло: ребятня махала руками, будто фехтовала, и повторяла слова Моргенштерна, и уж не знаю, когда музей все это впервые выставил
но вот бы гений сам увидел то, что видел сейчас я.
Следующий экспонат, от которого у Малыша снесло крышу, слепок пальцев Феззика. (Андре соловьем заливался мол, он-то думал, у него самая большая рука на свете, пока настоящую руку Феззика не увидал.) Уилли старательно померил.
У меня вся кисть меньше, чем его большой палец, объявил он.
Я кивнул. Чистая правда.
Затем целая стена увешана тщательно выглаженной одеждой Феззика. Уилли только смотрел туда, где полагалось быть великанской голове, и в изумлении тряс собственной.
Затем подвенечное платье Лютика но сквозь толпу девчонок туда было не пробиться.
Глаза разбегались стрелка тыкала в соседний зал, где одиноко стояла жизнесосущая Машина графа Рюгена, однако мне не терпелось найти Хранителя: Стивен Кинг предупредил его письмом.
Хранитель отведет меня туда, куда мне всего нужнее попасть, в Святилище, где лежат письма и рабочие дневники Моргенштерна. Публику к ним не допускают, только ученых, но в этот редкий знаменательный день я был не публикой, а ученым.
Я поспрашивал, меня направили туда и сюда, и наконец мы отыскали Хранителя моложе, чем предполагалось, явно смышленый, судя по глазам поистине милый человек.
Он сидел за столом в уголке на третьем этаже. По стенам сплошь книги, что неудивительно; когда мы вошли, Хранитель поднял голову и улыбнулся.
Наверное, вы ищете уборную, начал он. Следующая дверь. Обычно моих посетителей интересует она.
Я тоже улыбнулся, представился, объяснил, что прилетел аж из Америки и хочу поработать в Святилище.
Невозможно, отвечал Хранитель. Туда пускают только для научной работы.
Уильям Голдман, повторил я. Вам писал обо мне Стивен Кинг.
Мистер Кинг знаменитый отпрыск моей родины, тут вопросов не имеется, но письма я не получал.
(А надо понимать: в такие минуты я подвержен паранойе. Правдивая история: я был членом жюри Каннского кинофестиваля, и меня пригласили на званый ужин. Большое дело у меня распадается семья, скоро я впервые за неизвестно сколько лет останусь один-одинешенек на свете, а тут этот ужин, где все говорят на разных языках и английский среди них в меньшинстве. Поставили три круглых стола по счастью, с карточками, и, когда велели рассаживаться, я вышел из своего одинокого угла и устремился к первому столу.
Нет моей карточки.
Мчусь ко второму столу, облетаю его по кругу.
Меня нет.
Третий, последний стол я облетаю уже во власти паранойи я знаю, что моей карточки там нет. По сей день помню, как меня прошиб пот, едва я понял, что моего имени на столе не будет.
Видали такого психа?
И что вы думаете? Моей карточки не было и на третьем столе. Распорядительница что-то напутала. Правдивая история.)
В общем, меня уже колотит. Может, я выдумал это письмо? Нет, я не выдумал, Кинг хотел, чтоб я сделал аутентичного «Ребенка принцессы», он сам сказал. Я потому сюда и приехал.
Затем я подумал: а чего ж он не дал мне записку с собой я бы сам вручил ее Хранителю. (Мое безумие уже цветет и плодоносит: я воображаю, как приношу в музей эту чертову записку, отдаю Хранителю, а тот мне ее возвращает и говорит, что он ведь не эксперт по почерку Стивена Кинга, поэтому нет, в Святилище он меня не пустит, спасибо, до свиданья.)