не-а
Сэнди совсем расстроена. Прожигает взглядом, собирает пыль.
да кому сейчас нужен Моргенштерн?..
Сэнди уходит, уходит, любо-дорого, ушла.
Пока, Сэнди. Прости, Сэнди.
извините, мы закрываемся
На часах 13:55. 16:55 в Нью-Йорке.
Паника в Лос-Анджелесе.
Занято.
Не отвечают.
Не отвечают.
Кажись, на флоринском есть. Где-то на складе.
Я подскочил в шезлонге. У букиниста был очень невнятный акцент.
Мне нужен на английском.
Моргенштерн теперь не в чести. Я уж и не знаю, что там у меня есть, на складе-то. Приходите завтра, сами гляньте.
Я в Калифорнии, сказал я.
Мешугенер, сказал он.
Я был бы вам так благодарен, если б вы посмотрели.
Погодите чуток? Только я за звонок платить не буду.
Не спешите, сказал я.
Он не спешил семнадцать минут. Я ждал и слушал. То и дело раздавались шаги, падали книги, а он кряхтел: «Ох ох».
И наконец:
Я так и думал: на флоринском есть.
Почти у цели.
А на английском нету, сказал я.
И тут он вдруг как заорет:
Вы что, сбрендили? Я тут спину ломаю, а он мне долдонит «нету», да есть у меня, есть, вот он, и вам это, чтоб вы знали, дорого обойдется.
Прекрасно нет, правда, без шуток, теперь слушайте, сделайте так: возьмите такси, скажите им отвезти книжки в Парк и
Мистер Мешугенер в Калифорнии, это вы слушайте тут пурга надвигается, и я никуда не пойду, и книжки никуда не пойдут, пока не заплатите, шесть пятьдесят за каждую, как с куста, и если хотите английскую, флоринскую тоже забирайте, а я закрываюсь в шесть. Книжки из магазина ни шагу, пока я свои тринадцать долларов не увижу.
Никуда не уходите, сказал я, повесил трубку и кому же звонить в эту минуту, когда рабочий день на исходе, а на горизонте маячит Рождество? Конечно, своему адвокату. Чарли, сказал я. Пожалуйста, сделай мне доброе дело. Поезжай на Четвертую авеню, магазин Абромовица, заплати ему тринадцать долларов за две книжки, отвези их на такси ко мне домой и скажи консьержу, чтоб отнес ко мне в квартиру, и да, я знаю, у вас там пурга, что скажешь?
Просьба до того нелепа, что я просто обязан согласиться.
Я перезвонил Абромовицу:
Мой адвокат идет по следу.
Чеков не беру, сказал Абромовиц.
У вас золотое сердце.
Я повесил трубку и произвел подсчеты. Плюс-минус два часа междугородних переговоров, первые три минуты по $ 1,35, плюс тринадцать за книжки, плюс где-то десятка за такси Чарли, плюс где-то шестьдесят за его время равняется?.. Примерно две с половиной сотни. И все ради того, чтобы мой Джейсон получил Моргенштерна. Я вытянулся в шезлонге и закрыл глаза. Двести пятьдесят баксов, два часа сплошных терзаний и страданий, и не забудем про Сэнди Стерлинг.
Почти даром.
Позвонили в половине восьмого. Я сидел в номере.
Ему ужасно понравился велик, сказала Хелен. Он от восторга прямо вне себя.
Балдеж, сказал я.
И книжки твои привезли.
Какие книжки? спросил я, непринужденный, как Морис Шевалье.
«Принцессу-невесту». На всяких языках один из них, по счастью, английский.
А, ну и славно, сказал я по-прежнему небрежно. Я уж и забыл, что их заказывал.
Как они тут оказались?
Я звякнул секретарше моего редактора, и она наскребла пару штук. Может, прямо в «Харкорте» и завалялись. (В «Харкорте» они и впрямь завалялись; вы представляете, а? Наверное, я еще расскажу, как так вышло.) Позови пацана.
Привет, сказал тот спустя секунду.
Слушай, Джейсон, сказал я. Мы думали подарить тебе велик, но решили, что не будем.
Ну ты даешь. У меня уже есть велик.
Джейсон унаследовал от матери полное отсутствие чувства юмора. Может, он смешной, а я как раз нет, не знаю. Но мы редко смеемся вместе это точно. Выглядит мой сын Джейсон невероятно если выкрасить его в желтый, ему прямая дорога в школьную команду сумоистов. Он как дирижабль. Без остановки набивает брюхо. Я слежу за весом, старушку Хелен и не разглядишь, если передом не повернется, и вдобавок она ведущий детский психолог на Манхэттене, а нашему пацану быстрее перекатываться, чем ходить. «Он выражает себя через пищу, твердит Хелен. Себя и свою тревожность. Научится справляться похудеет».
Эй, Джейсон? Мама говорит, сегодня книжку принесли. Эту, про принцессу. Хорошо бы ты ее, может, почитал, пока меня нет. Я ее в детстве обожал, и мне интересно, как она тебе.
А я обязан ее полюбить?
Что тут скажешь? Сын своей матери.
Да нет. Только правду, ровно то, что думаешь. Я по тебе соскучился, здоровяк. В твой день рождения поболтаем.
Ну ты даешь. У меня сегодня день рождения.
Мы трепались дальше, хотя уже нечего было сказать. Потом то же самое с супругой, и я повесил трубку, пообещав вернуться через неделю.
Вернулся через две.
Совещания затягивались, продюсеров посещали озарения, которые следовало осторожненько пригасить, режиссеров требовалось гладить по самолюбию. Короче, я застрял в солнечной Калифорнии. В конце концов мне дозволили вернуться в уютное и безопасное лоно семьи, и, пока никто не передумал, я рванул в лос-анджелесский аэропорт. Приехал заранее я всегда так делаю на обратном пути, потому что надо еще набить карманы всякими штуками для Джейсона. Едва я вхожу в дом, он бежит (ковыляет) ко мне, вопя: «Покажи, покажи карманы!» перерывает их все, добывает свою мзду и, собрав трофеи, обнимает меня. Кошмар, да? Чего не сделаешь, дабы почувствовать, будто ты нужен.
Покажи карманы! крикнул Джейсон, надвигаясь на меня по коридору.
Четверг, дело к ужину, и едва сын приступил к ритуальному обыску, из библиотеки вышла Хелен, чмокнула меня в щеку со словами «какого красавца я отхватила» это тоже ритуал, а нагруженный дарами Джейсон меня как бы обнял и кинулся (заковылял) к себе.
Анджелика готовит ужин, сказала Хелен. Ты удачно подгадал.
Анджелика?
Хелен прижала палец к губам и прошептала:
Она у нас третий день, но, по-моему, она довольно-таки сокровище.
В ответ я прошептал:
А что не заладилось с прежним сокровищем? Когда я уезжал, она у нас всего неделю проработала.
Она меня разочаровала, сказала Хелен. Вот и все.
(Хелен блистательно умна на предпоследнем курсе колледжа была членом «Фи-Беты», собрала все возможные академические награды, интеллект ее поистине изумляет широтой и прочими достоинствами, но ужиться со служанкой она не способна. Во-первых, она, я думаю, угрызается, что кого-то нанимает, нынче все эти «кто-то» чернокожие или латиноамериканцы, а Хелен у нас ультрасуперлибералка. Во-вторых, она такая умелая, что они пугаются. Она все делает лучше их и сама это понимает, и понимает, что они тоже понимают. В-третьих, она психоаналитик и, вогнав их в панику, объясняет им, почему не следует пугаться, и после добрых получаса самокопаний в обществе Хелен они пугаются взаправду. Короче, за последние годы мы перевидали в среднем по четыре «сокровища» в год.)
Нам просто не везло, но все наладится, сказал я по возможности утешительно. Раньше я над ней подтрунивал из-за прислуги, но пришел к выводу, что это не слишком мудро.
Вскоре ужин был готов, и я, обняв жену и сына, устремился в столовую. В ту минуту мне было и уютно, и безопасно, и вообще хорошо. На столе ужин салат из шпината, картофельное пюре, тушеное мясо в подливе; просто загляденье, хотя тушеное мясо я не люблю, я люблю мясо с кровью, зато обожаю шпинат, так что в целом на скатерти мне предстал вполне съедобный натюрморт. Мы расселись. Хелен подала мясо, остальное мы разложили сами. Мой кусок был не очень-то сочен, но подлива решала проблему. Хелен позвонила. Появилась Анджелика. Лет восемнадцати или двадцати, смуглая, медлительная.
Анджелика, начала Хелен, это мистер Голдман.
Я улыбнулся, сказал «привет» и помахал вилкой. Анджелика кивнула.
Анджелика, я совершенно не имею в виду тебя критиковать, это целиком моя вина, но давай мы обе очень постараемся запомнить на будущее, что мистер Голдман любит ростбиф с кровью
Это ростбиф? спросил я.
Хелен на меня покосилась.